— Она благоволила ко мне! — говорит Кавалек. — Я собираюсь взять её в жёны, да будет это всем известно! А старый пёс добивался, чтобы Анна пошла к нему в наложницы!
— Вы уверены? — спросил я.
— Совершенно! — заверил Кавалек. — А сейчас держит её в каком-нибудь подвале. Я дом переверну вверх ногами!
Ослабевший от ран, но всё же шумный и распалённый, Кавалек не сразу заметил Фробелиуса.
— А, пан музыкант! — наконец сказал он. — Вы-то тут как оказались?
— Я секундантом, — неохотно ответил Фробелиус.
— Скакал ночью, а в голове всё ваша музыка, чёрт побери! Как это вам удаётся? Сказать по чести, до вашей игры не собирался ехать на мызу, но тут словно демон какой погнал. Играли вы, а я всё представлял себе Анну, словно бы о ней эта музыка.
Фробелиус молчал. «Да скажи же ты, что о ней и писана твоя музыка, — думал я, — скажи, что Анна твоя невеста». Но Фробелиус молчал. Внезапно он встал и подошёл к Кавалеку.
— Простите, сударь, вы изволили говорить, что девушка к вам благосклонна. Так ли это?
— Никаких сомнений! — сказал Кавалек.
— А позвольте полюбопытствовать, в чём эта благосклонность выразилась?
— В чём? — изумился Кавалек. — Вот так вопрос! Неужто вы не знаете, пан, каким образом дамы выражают свою благосклонность?
— Я… то есть… — пролепетал Фробелиус.
— Ах, панове, это прекрасная дама! А её благосклонность! — Кавалек закатил к небу глаза. На окровавленном лице этот жест восхищения выглядел особенно живописным.
— Так позвольте узнать, значит, она вам выразила? — переспросил Фробелиус.
— Выразила, чёрт побери, как же ещё! Самым определённым образом выразила! И пусть это знают все! — Кавалек ударил кулаком по колену. — Я не отдам её старому псу!
Может статься, шляхтич и хвастал, но Фробелиус пришёл в полное уныние. Мне тоже было не слишком приятно. Воцарилось молчание. Кшетусский стал выяснять, намерены ли противники продолжить дуэль, когда Кавалек поправится?
— Если пан не почтёт себя оскорблённым, я готов взять вызов обратно, — сказал Кавалек. — А до этого могу подучить пана на саблях.
Кшетусский расхохотался.
— Что ты смеёшься, Лешек? — спросил Кавалек.
Я глядел на Кшетусского предупредительно, и тот удержал готовые сорваться с языка слова.
— Что у тебя с головой, ты ранен? — допытывался Кавалек.
Кшетусский снова расхохотался. Я поспешно протянул Кавалеку руку, боясь, как бы не выплыла на поверхность сцена в харчевне.
— Я убедился, что был неправ, когда съездил на мызу, — сказал Кавалек. — У меня проветрилась голова, я понял, что Трампедах меня одурачил.
Фробелиус нервно расхаживал в стороне, потом решительно подошёл к Кавалеку и спросил:
— А что же этот Трампедах… и девушка?
Кавалек не сразу понял, мысли его уже отвлеклись дуэлью.
— Вы о чём, пан музыкант?
— Впрочем, я так, — Фробелиус махнул рукой.
— Не пора ли возвращаться, господа? — сказал Кшетусский. — Анджей немного слаб.
— Вздор! — возразил Кавалек. — С кем угодно могу схватиться!
На коня он всё же взобрался с большим трудом, Кшетусский поехал рядом, поддерживая его за талию.
Некоторое время я разговаривал с музыкантом. Анну он знал с детства, родители их положили между собой, что дети поженятся, когда повзрослеют. Отец Фробелиуса, финн-подмастерье, тоже какое-то время работал на Трампедаха, неудачно пытался открыть своё дело, а потом сгинул бесследно во время одного из пожаров, мать же Эдварда умерла ещё раньше.
С горечью сказал он мне, что слал Анне письма, но ответа не получил. Я успокаивал его, говоря, что в наши времена сумка почтового курьера часто становится добычей грабителей.
— Нет, нет, — бормотал он, — всему виною моя безродность.
— Но ведь и Анна не благородней, — возразил я. — К тому же вы достигли больших успехов. От приглашений в салоны нет отбоя.
— Это ничего не меняет, — твердил Фробелиус. — Анна выйдет замуж и станет дворянкой. Зачем ей бедный музыкант.
Положительно этот человек не знал себе цену.
Я решил вернуться в город пешком. Сидел и смотрел в чёрный зев лабиринта. Давным-давно эти пещеры нарыли беглые люди, а теперь, говорят, там скрываются шайки разбойников и красноголовый Гномус бродит по ночам с большим светляком в руке, играя на волшебной дудочке.
Чем больше я смотрел в чёрный провал, тем больше тянуло войти. Уж если что-то захватит меня, то это как наваждение, избавиться трудно.
Я думал об Анне, о линнусе, всматривался в темноту и наконец, проверив пистолеты, вступил под своды Арукюласских пещер.