Потом они исчезли в одно мгновение, и я долго не мог понять, куда они подевались. Вдруг я услышал тонкое пение, оно звучало совсем поблизости. Я пошёл, раздвигая кусты, и набрёл на поляну. Тут собрались все мои преследователи. Они сидели ровным полукругом, а перед ними, расхаживал некто, показавшийся мне знакомым.
Да, да, это был старик, который укорял Фробелиуса. Тот самый Тарвальд. Теперь он обучал детей пению. И надо сказать, у них получалось неплохо. Я просто заслушался, притаившись за сосной. Пели дети не простую песенку, а весьма мне знакомую канцону «Мартинелла».
— Хорошо, мои птенчики! — крикнул Тарвальд и тут же заметил меня.
Я было подался назад, но Тарвальд поднял палец и сказал назидательно:
— Если музыка застывает, она преображается в видимую форму. Когда будете строить линнус, не забудьте, что в голове у вас должна играть мелодия, иначе никудышная выйдет постройка.
Я собрался вступить в разговор, но Тарвальд махнул рукой, и дети снова запели, мне же он показал жестом, чтобы я не мешал.
Когда Ванемуйне играл на каннеле[9], струны дождя настраивались в лад и пело всё поднебесье, а Ванемуйне играл. Медный пришёл и гудел свою медную песню, радостно стучал лбом по деревьям, а Ванемуйне играл.
Не сразу, но всё же пришёл сюда Мардус, тень человека, и долго смотрел удивлённо. Раньше он слышал свирель, а теперь заиграл каннель, и звук его Мардусу был приятен.
Когда Ванемуйне играл на каннеле, пришла на поляну девушка и села в большой печали. И юноша тут же за ней появился, тоже был грустен и сел на пенёк.
«О чём же грустят молодые?» — спросил Ванемуйне и так заиграл, что радостно стало девушке с парнем. Друг к другу пошли, протянули руки, а Ванемуйне играл.
«Скажи, незнакомец, — спросил его Мардус, — а мне кому руку подать?»
«Что мне ответить тебе? — сказал Ванемуйне. — Кабы я знал, кому подать тебе руку, я бы ответил — тому и подай. Но нужно сначала сыскать, кто ответит тебе на пожатие».
А Мардус не знал, кто ответит ему на пожатие. С Мардусом, ведь известно, не любит дружить человек. И Мардус вздохнул тяжело, и заслушался каннель, и на мгновение забыл свои беды.
А Медный, тот никогда ничего не помнил. Просто гудел и гудел свою медную песню, радостно стучал лбом о деревья и струнам дождя подставлял медный рот.
И что, как не музыка каннеля, заставило его веселиться? Так Ванемуйне играл. Возьмите нитку дождя и вторую, и третью, возьмите много ливневых нитей, в комнате их просушите, пальцами троньте, и вы услышите то, что играл Ванемуйне, песню дремучих лесов и чистого неба, песню солнца и свежей воды.
Я изучал окрестности лагеря, но тут вышла неприятность. Затрещали кусты, и передо мной явился огромный медведь. Я был совсем без оружия, и хозяин леса, как видно, собрался меня проучить.
Медведь шёл на меня с рыком, я отступал, но, к несчастью, запнулся и упал. Когда я вскочил, медведь положил когтистую лапу мне на плечо.
— Остановись, братец! — раздался громовой голос, и как по волшебству перед медведем явился Март.
Он нисколько не боялся зверя, а порицал его с гневом.
— Зачем ты бесчинствуешь, братец? Разве не угощал я тебя малиной? Этот человек пришёл строить нам линнус, убирайся же восвояси.
К моему удивлению, медведь убрал лапу и удалился вразвалку. Я оглядел плечо, пурпуэн был порван, по одежде текла кровь, медвежьи когти успели войти в тело.
— Хорошо, что я отыскал тебя, — с волнением сказал Март. — Лесной братец мог тебя сильно обидеть.
— Он подчинился тебе, как ребёнок, — сказал я.
— Я знаю медведей, я ведь и сам Медведь, — объяснил Март. — Иногда я с ними борюсь, и не всякий мишка меня одолеет.
— Оказывается, у вас живёт Тарвальд, — сказал я.
— Иногда приходит, а где он живёт, не знаю. Это святой человек, он учит нас петь.
Славный эстонец долго рассказывал мне, как он собирается устроить свой город.
— Я учёный, — сказал он с гордостью. — Меня даже хотели принять в гимнасий. В городе будут жить эстонцы. Правда, мы примем всех хороших людей. Даже сейчас среди нас есть ливы, финны и латыши. Как ты думаешь, у нас будет когда-нибудь своя страна?
По правде сказать, я не верил в затею Марта. Даже если он выстроит линнус, рано или поздно придут завоеватели, всё пожгут и порушат.
— Мы всё будем делить поровну, — сказал Март.
«Было бы что делить», — подумал я.
…Плечо сильно болело. Мне положили на раны целебную мазь и завязали чистой тряпицей. После обеда я снова принялся обследовать холм, но теперь еле ворочал правой рукой, и пришлось набрасывать план левой.