— А тебя, полагаю, зовут Йен.
— Aye, — ответил малыш тоненьким голоском, пожимая руку, которую она протянула ему, и свободной ручонкой беря перчатку. — Ты осень класивая.
Грейс светло улыбнулась:
— Ну, спасибо тебе, мой прекрасный сэр.
— Что значит «сэл»?
— «Сэр» — это другое название взрослого мальчика, такого, как ты.
Он улыбнулся ей, продолжая сжимать перчатку.
Грейс встала и всмотрелась внутрь коттеджа, но за низким дверным проёмом не смогла увидеть ничего дальше, чем на фут, — так темно было внутри. Она бросила взгляд на Калума, всё ещё стоявшего рядом с Мэри:
— Могу я заглянуть внутрь? Я никогда не бывала в домах арендаторов.
Муж и жена обменялись странно встревоженными взглядами, а потом Калум неохотно кивнул: по всему было видно, пускать её ему не хотелось, но и отказать он боялся.
Грейс сняла шляпу для верховой езды — «дерби»[49] — и шагнула через порог в большую комнату, которая служила одновременно и кухней, и гостиной, и спальней. Несмотря на скудность обстановки, это место, едва они вошли, одарило их чувством дома. В небольшом очаге горел огонь, над которым на крюке висел железный чайник. Весь дальний угол комнаты занимала огромная сосновая кровать-шкаф, с бортами со всех четырёх сторон. Грубый дубовый стол в центре комнаты был заставлен множеством — не менее чем полудюжиной — деревянных чашек с овсянкой. Странно, подумала Грейс, ведь встретить её вышло всего четверо.
Мэри вошла в дом и, заметив интерес Грейс, быстро начала собирать чашки. Грейс повернулась к Калуму:
— Надеюсь, вы извините нас за то, что мы прервали ваш завтрак.
Тот замотал головой:
— Никаких беспокойств, миледи. Мы уже закончили.
— У вас милый дом, — сказала она, подмечая женскую руку — свежие цветы в кувшине на столе, кусок цветной ткани, приделанный как занавеска над окном. Грейс обошла комнату и остановилась перед коробкой для торфа, чтобы полюбоваться накрывающим её шерстяным одеялом. Замысловато вытканное, своим узором оно напомнило Грейс шаль, которую когда-то давно подарила ей бабушка.
Лишь проводя пальцами по тонко спрядённой шерсти, Грейс услышала звуки, доносящиеся из торфяной коробки — звуки, наподобие хныканья ребёнка — и последовавшее за этим успокаивающее «ш-ш-ш».
Даже не задумавшись о том, стоит ли спросить разрешения, она откинула одеяло и подняла крышку, прикрывающую коробку. И услышала, как за спиной у неё тревожно вскрикнула Мэри, когда в коробке Грейс обнаружила съёжившуюся женщину с маленьким, наверное, двухгодовалым, не старше, ребёнком, накрепко вцепившимся в неё. Женщина дрожала, в ужасе взирая на Грейс. Ребёнок тотчас же начал плакать. Мэри крикнула что-то по-гэльски и, рыдая, уткнулась лицом Калуму в грудь.
Грейс повернулась к Калуму:
— Что случилось? Почему она там прячется?
Выражение лица Калума стало крайне расстроенным:
— Я знаю, что не могу поджидать, что вы простите за это, миледи, но ради всего святого, у них не было другого места, куда ийти.
— Простить? Что здесь прощать? Боюсь, я не понимаю.
Аластер отодвинулся от двери и выступил вперёд:
— Миледи, женщина внутри торфяной коробки — это сестра Мэри Элспет с дочерью. Раньше они жили в соседнем поместье, пока их не изгнали, — он с выражением сочувствия на лице повернулся к Калуму, а потом вновь взглянул на Грейс. — Что известно Калуму, а вам нет, миледи, это то, что среди лэрдов поместий и местных судей существует неписаное правило, по которому любую семью, давшую приют другой, изгнанной, ждёт такое же наказание, — он запнулся. — Они боятся, что теперь и вы выгоните их из их дома.
Грейс медленно обвела взглядом комнату, в которой множество лиц взирали на неё: Калума, его мальчишек, даже мокрое от слёз лицо Мэри, и Элспет — та так и стояла внутри торфяной коробки. В ответных взглядах, которые все они бросали на неё с чистым и неприкрытым ужасом, Грейс вполне могла казаться королевой из ада.
Гнев, неистовый и первобытный, начал разгораться внутри неё. Это было бесчеловечно и жестоко — то, что эти бедные люди ежедневно должны жить под страхом такой ужасной угрозы, бояться просто предложить кров своим родным, чтобы также не подвергнуться участи быть изгнанными. Она смотрела, как два мальчика, Калум и Йен, медленно подошли к ней, ни на мгновенье не отрывая от неё взгляда, когда каждый из них осторожно положил её перчатки на стол, возвращая их ей, словно надеясь, молясь, что этот небольшой жест, возможно, удержит её от наказания тех, кого они любят.
Грейс сморгнула набежавшие слёзы и повернулась к Элспет, которая всё ещё стояла позади неё и крепко прижимала к себе дочь. Крошечное личико ребёнка уткнулось в материнскую шею как самое безопасное место на свете. Грейс протянула руки.
— Пожалуйста, позвольте мне взять её, чтобы вы смогли выбраться из этой коробки.
Элспет смутилась. Калум, кивая, ободряющим тоном заговорил с ней по-гэльски. Медленно, осторожно Элспет ослабила свои объятия вокруг малышки, передавая её ожидающей, чтобы принять дитя на руки, Грейс. Взяв ребёнка, Грейс прижала кроху к себе и держала так, пока Элспет с помощью Калума выбиралась из торфяного ящика. Малышка взглянула на Грейс, подбородок её задрожал, и она засопела. Грейс улыбнулась ей и ласково прикоснулась к щёчке, смахивая слёзинки.
— Всё будет хорошо, — прошептала она и в нежном поцелуе прижалась к завиткам на лбу девочки, прежде чем передать кроху назад Элспет.
Сделав глубокий вдох, Грейс повернулась и обратилась к Калуму:
— Вы боитесь, что я выгоню вас из вашего собственного дома только потому, что так поступают другие землевладельцы. Даю вам свое слово, Калум Гатри, что ничего подобного не произойдёт. Ни сегодня. Ни когда-либо. Здесь, в Скайнигэле, не будет «улучшений», подобных тем, что происходят где-либо в других местах Высокогорья. Пожалуйста, будьте так любезны передать остальным арендаторам то, что я только что сказала.
Калум с минуту неверяще взирал на неё, а затем его лицо расплылось в широкой сияющей улыбке. Он быстро повторил по-гэльски то, что сказала Грейс, Мэри и Элспет. Мэри изумленно прикрыла рот обеими руками, а мальчики, Калум и Йен, бросились вперёд и обвили руками юбки Грейс. Грейс бросила взгляд на Калума, который притянул жену и свояченицу в свои объятия. Его глаза были закрыты, и у него был такой вид, словно он вот-вот заплачет. Она взглянула на Аластера, стоявшего в стороне, зрителя разыгравшейся сцены. Он улыбался, его собственные слёзы блестели в тусклом свете, и когда его пристальный взгляд встретился с её, он кивнул, одними губами проговорив: «Спасибо, миледи, спасибо».
Глава 23
У некоторых людей бывают плохие дни, у других случаются плохие недели. У Кристиана Уиклиффа, маркиза Найтона, плохими выдались два месяца — и, судя по всему, и третий обещал стать таким же.
Он потерял свою жену — он предпочитал слово «потерял» потому что слова «был брошен» звучали слишком окончательно, слишком безвозвратно, а у него были серьезные намерения вернуть Грейс, леди Найтон, чего бы это ни стоило, хотя бы ради того, чтобы отчитать её за то, что она столь успешно исчезла, не оставив ни малейшего следа.
Он никогда не забудет день, когда обнаружил, что она исчезла. Его первой мыслью было, что её похитил тот, кем бы он ни был, кто оставил анонимное и угрожающее сообщение на пороге его дома. Но больше всего, больше, чем он считал когда-либо возможным, подавляла Кристиана мысль о том, что именно Грейс заплатит за его грехи. Первые два дня после её исчезновения он провёл, обвиняя во всём себя, пока одна из горничных не заметила ему, что пропало несколько платьев Грейс. Но, как оказалось, исчезли только те платья, вместе с обувью и чулками и даже лентами для волос, которые она привезла с собой сразу после свадьбы и носила до того, как стать его женой. Однако лишь после того, как Элеанор обнаружила, что также исчезли и принадлежности Грейс для рисования, все в доме окончательно уверились, что его супруга ушла по собственной воле.
Уставившись на пустое место в её гардеробе, Кристиан вдруг подумал, что никогда не знал о любви Грейс к рисованию. Это был факт, по поводу которого Элеанор не преминула высказаться.
— Ты бы заметил, — раздражённо говорила она ему, — если бы уделил собственной жене хоть каплю внимания за всё то время, что она пробыла здесь.
Кристиан покорно сносил негодование своей сестры просто потому, что ему нечего было возразить на её обвинения. Ведь именно он, и никто другой, прогнал Грейс, и в этой мысли он был не одинок. Слуги тоже обвиняли его. Он начинал думать, что повар и в самом деле специально передерживает ужин, чтобы наказать хозяина. Он видел упрёк в их глазах и слышал осуждение в их голосах даже тогда, когда они пытались делать вид, что она вскоре вернется. Горничные всё также приносили цветы в её спальню, исправно заменяя увядающие на свежие. А как-то раз он даже поймал Форбса, когда тот добавлял в вазы воду, словно из-за этого Грейс каким-то образом могла вдруг появиться из-за угла, и заметить его усилия, и, как всегда, поблагодарить за труд, который Кристиан считал само собой разумеющимся.
Каждое утро Кристиан просыпался с осознанием того, что смежная спальня пуста, и, бывало, стоял в дверях и смотрел на аккуратно застеленную бледно-голубой парчой с кружевами постель жены, не тронутую вот уже несколько недель. Ему хотелось знать, как она, где ночует, в безопасности ли. Мысль о том, что ей может угрожать что-то из-за того, что он вынудил её бежать, недавала ему заснуть почти каждую ночь, заставляя расхаживать туда-сюда и всякий раз останавливаться, чтобы посмотреть в окно на улицу, словно Грейс как-то, волшебным образом, могла пройти мимо.
Но её не было.
Дошло до того, что Кристиан начал задаваться вопросом, а не было ли её появление в его жизни ничем иным как сном, игрой его воображения. Её образы возникали перед ним из ниоткуда. Он видел её ослепительную улыбку в ночь на балу у Девонбруков, когда она впервые шагнула в его объятия как его жена. Он думал о том, что она полностью приняла его, даже несмотря на то, что порою он обращался с нею ужасно. Кристиан, возможно, заставил бы себя поверить, что она была не более чем иллюзией, если бы не печальные лица слуг, ежедневно напоминающие ему, что Грейс была не сном, не иллюзией, а даром, который он так глупо отбросил прочь.
После того, как Кристиан обнаружил её исчезновение, не прошло и часа, а он уже нанял четырёх лучших сыщиков с Боу-стрит, каждый из которых повёл поиск в своём направлении. Он ожидал, что Грейс вернётся через несколько дней, но и по сию пору сыщики так и не сумели наткнуться на её след. Кристиан не мог не начать бояться худшего. Чем дольше Грейс отсутствовала, тем хуже он себя чувствовал и тем больше осознавал, что когда найдёт её — если найдёт её — самым важным из всего, что хотелось ему сделать, будет сказать ей, как сильно он был не прав.
Именно колючее презрение Элеанор, когда они обнаружили, что Грейс сбежала, раскрыло Кристиану глаза на то, что в их браке она оказалась такой же жертвой, как и он сам. Он был так поглощён своей обидой на деда, так зол из-за собственного бессилия, что обратил свой гнев на Грейс, словно она в чём-то виновата. Тем не менее, вёл он себя с ней отвратительно. Всякий раз думая о той ночи, когда она пришла к нему, чуть ли не умоляя о внимании к ней, он морщился. Это была мольба, на которую он ответил с холодным, эгоистичным безразличием. Он был так разочарован самим собой, потому что вопреки всем своим клятвам не позволять жене влиять на него, он оказался совершенно не в силах устоять перед ней. Той ночью, стоя перед ним в ночной сорочке, такая уязвимая, умолявшая его обратить на неё хоть какое-то внимание, Грейс оказалась лёгкой мишенью. И когда она, наконец, раскрыла перед ним своё сердце, он просто уставился на неё, высокомерный и гордый, как и все остальные Уэстоверы до него.
На вашем месте мог быть кто угодно…
Ему никогда не забыть, как она сразу поникла, едва он произнёс эти слова. Он повёл себя, как ублюдок, и не мог осуждать её за то, что в итоге она оставила его. В чём он мог обвинить Грейс, так это в том, что ей удалось так чертовски замечательно спрятаться от него. Ему хотелось самому устремиться за ней, а не сидеть сложа руки и беспомощно ждать, но он был лишён даже этой возможности. А тут ещё возникшая ситуация с Элеанор, которая тоже требовала разрешения.
Хотя почти все знатные холостяки Англии собрались в городе в этом сезоне, Элеанор, казалось, была решительно настроена влюбиться в того единственного, за которого не могла выйти замуж — в Ричарда Хартли, графа Херрика. Вот уже несколько недель Кристиан проводил все свои дни, стараясь выяснить, куда же могла направиться его жена, а вечера — делая всё, что было в его силах, чтобы удержать Элеанор и Херрика от возникновения сердечной привязанности. Что было нелегкой задачей, поскольку он был вынужден действовать, не вызывая подозрений со стороны Элеанор. К сожалению, ещё с детства его сестра обладала сверхъестественной способностью видеть вещи насквозь, несмотря ни на какие уловки.
Она мгновенно заметила неодобрение Кристиана и даже открыто спросила его, почему он так настроен против лорда Херрика. И Кристиан просто ответил, что он предпочёл бы, чтобы она неторопливо насладилась сезоном и позволила себе познакомиться со многими молодыми людьми, а не связывать себя обязательствами с первым, кто заметил её.
Иначе говоря, он солгал.
К счастью, только этим утром Кристиан узнал, что Херрика вызвали из Лондона в его поместье в Йорке. Отсутствие Ричарда давало Кристиану несколько недель передышки. Возможно, удача могла бы даже улыбнуться ему, подарив достаточно времени, чтобы Элеанор влюбилась в другого.
Кристиан взял с каминной полки миниатюрный портрет сестры и, глядя на него, задумался о том, что если бы только он мог назвать Элеанор истинные причины, по которым возражает против Херрика, она бы поняла, почему никогда не сможет выйти за того замуж. Но Кристиан знал, что никогда не сможет открыть ей правду, потому что сделай он это, и на свет божий выйдет более глубокая правда, то, что Кристиан всю жизнь старательно скрывал.
49
Дерби в моде — направление спортивного стиля «благородного происхождения». Названо по имени английского лорда — завсегдатая скачек. Соответственно, одежда этого стиля всячески намекает на классическую униформу для верховой езды. Основной дерби-аксессуар — одноименная шляпа, которая обычно украшала голову вышеупомянутого лорда: серого цвета, жесткой формы и с черной лентой.
Впрочем, модники (и прежде всего модницы) довольно быстро «расцветили» этот аксессуар.