Он натянул повод и остановил лошадь у небольшой двери, ведущей в замок. На шум оттуда высунулась Флора, узнать, чту всех во дворе так взволновало.
За Флорой потянулись другие любопытные. Роберт и Аластер быстро рассказали Грейс, как они нашли женщину, при смерти и в бреду, в двух милях отсюда. Кристиан отнёс женщину в кухню — самую тёплую комнату в главной башне. Положил на сосновую кровать, встроенную в стену — здесь обычно спала Флора. Как только он отошёл, Дейдре сразу же бросилась осматривать женщину. У неё вырвался приглушенный возглас удивления, когда она повернула голову незнакомки к свету:
— Gun sealladh Dia oirnn!
Грейс знала это выражение: Господи, помилуй!
— Что такое, Дейдре?
Глаза Дейдре испуганно округлились:
— Это же Шонак, сестра Тома.
В этот момент Шонак, очнувшись, заорала, хватаясь за живот:
— Leanabh!
Грейс застыла в тот момент, когда перевела гэльское слово: ребёнок.
Глава 29
Шонак застонала, когда её скрутила очередная схватка. Несколько бесконечных мгновений боль нарастала и ширилась, вынуждая взмокшую от пота женщину приподниматься с грубой кровати, приткнувшейся в затенённом углу замковой кухни. День сменился ночью, и теперь уютное помещение освещалось лишь огнём очага и пламенем расставленных повсюду свечей.
— Feumaidh tu dean laighe,[65] — шептала Дейдре, укладывая Шонак обратно. — Ты должна лечь, piuthar.[66]
Щёки Шонак раскраснелись, а взмокшие волосы облепили лицо. Когда она откинула голову назад в затихающем вопле, отразившемся эхом от стропил в главном зале, сведённые схваткой мышцы не давали ей сделать вдох.
Дейдре по-гэльски говорила успокаивающие слова, протирая ей лоб прохладной мокрой тряпкой. Флора поставила кипятиться воду, сходила за чистой одеждой, зажгла свечу — хваталась за всё, что заняло бы её делом среди этого затянувшегося хаоса.
Они вдвоём стянули с Шонак одежду, смыли грязь и сажу, а потом одели в огромную нижнюю мужскую сорочку. Низ живота роженицы укрыли простыней, а под спину и руки подложили ткань так, чтобы Флора с помощницей могли чуть приподнять Шонак для облегчения боли, когда начнутся роды.
Стемнело, но в збмке никто не спал. Наверху, в главном зале, люди сидели на соломенных тюфяках, перешептываясь, пока их не прерывал один из долетавших с кухни стонов Шонак. Они замолкали, пытаясь уловить долгожданный тихий плач младенца, крепко прижимая к себе собственных детей.
Не услыхав крика, они снова принимались ждать, в последней надежде шепча молитвы на гэльском.
Шонак, сестра Тома, умершего мужа Дейдре, оставалась её единственной родственницей. Дейдре считала, что до родов оставался, по крайней мере, ещё месяц. Несколько недель назад она навещала невестку, и тогда всё шло хорошо. Оно бы так и продолжалось, если бы два дня назад в сумерках к дому Шонак не пришли солдаты — выселять.
Шонак с мужем Эханом вот уже семь лет жили на арендованной ими маленькой ферме в Сантергленском поместье, на которое работал Эхан. Тем вечером, когда пришли солдаты, Шонак уже легла спать. Она и не подозревала, что припасла ей судьба, когда её поднял с постели внезапный и настойчивый стук в дверь. Эхан только накануне покинул их дом, чтобы перегнать скот к родственникам, живущим по ту сторону холмов обширного поместья Сантерглен. Он думал оставить стадо на их попечение, чтобы самому быть рядом с женой после рождения их первенца. Эхан знал, что вернётся домой задолго до начала родов, иначе он никогда бы не оставил Шонак одну.
Солдаты выгнали беременную Шонак из дома в ночную темень, оставив ей время только на то, чтобы взять шерстяное одеяло, которое будущая мать вязала для своего ребёнка. Она с ужасом смотрела, как солдаты подносят факелы к соломенной крыше небогатого дома и как в ночном небе полыхают зарницы пожара. Когда всё было кончено, ей приказали убираться прочь из поместья, не разрешив остаться у тлеющих руин дожидаться мужа. У несчастной женщины не было иного выхода, кроме как начать трудный путь до Скайнигэла. Она знала, что там-то точно найдёт приют в доме вдовы брата. А Эхан по возвращении обнаружит опустевшее пепелище, где не найдёт ни дома, который сровняли с землёй, ни жены с ещё нерождённым ребёнком.
Уже наступила полночь, когда наконец в крошечной кухне Скайнигэла жизнеутверждающий крик младенца разорвал напряжённую тишину. Радостные возгласы, полные облегчения, зазвучали в главном зале, у очага подняли кружки с элем в честь новой маленькой жизни, которая появилась на свет вопреки всем тем ужасам, что пришлось пережить Шонак. Это был мальчик, с копной ярко-рыжих волос, как у отца, и глазами столь же голубыми, как и чистейшее летнее небо Высокогорья. Оба, сын и мать — несмотря на её измождённость — чувствовали себя хорошо.
Кристиан и Роберт ушли спать вскоре после рождения мальчика, так как на рассвете собирались ехать в Сантерглен искать Эхана, надеясь привезти его в Скайнигэл к жене и сыну. Флора, измучившись за время родов, от нервного напряжения почувствовала себя полностью опустошённой. Дейдре до сих пор оставалась с ребёнком и матерью. Грейс, оказавшись в одиночестве, решила немного прогуляться при лунном свете и постараться справиться с эмоциями, которые ей с трудом удавалось сдерживать последние несколько часов.
Она сегодня видела рождение сына Шонак и обрела новое чувство — чувство почтения ко всему, что дарит нам жизнь: уязвимость её начала, чудо её продолжающегося обновления. Малыш, появившийся на свет раньше времени из-за отвратительных действий солдат, вопреки огромным трудностям преодолел всё и вся. Созерцание того, как Дейдре помогала новой жизни появиться в этом мире, удивило Грейс и напугало больше, чем она могла себе представить. Дейдре замечательно действовала. Она знала, что сказать и что сделать для облегчения родов. В то мгновение, когда разнёсся крик младенца, всё остальное перестало иметь значение. Солдаты, пожар — всё исчезло в один миг. Это был самый чудесный, богоданный момент, несомненный символ надежды на будущее.
Грейс присела на одну из больших гранитных плит, лежащих повсюду в тихом дворике, и посильнее закуталась в шаль. Ночь была холодной. На землю лился свет луны и звёзд. Впервые за много дней небо было чистое, странно, но облака, обычно бродившие по нему в этот час, рассеялись. Грейс решила, что ясное небо, несомненно, предвестник доброй судьбы для только что появившейся на свет жизни. Она положила руку на живот, лишь слегка округлившийся под просторной юбкой её платья, размышляя о том, что никогда прежде не чувствовала отсутствия матери острее, чем сейчас.
Грейс росла, столь оберегаемая окружающими, что при ней никогда не обсуждались наиболее серьёзные для жизни вещи. Она была ошеломлена грубой реальностью родов, настоящей правдой о том, как одна жизнь даёт начало другой. Как бы она хотела поговорить с Нонни, задать ей дюжины беспорядочно проносившихся в уме вопросов. Как ей узнать, что ребёнку пришло время появиться на свет? Терял ли кто-нибудь сознание во время родов? Как же ей научиться кормить ребёнка, купать его?
Грейс услышала звук шагов по гравию. Оглянувшись, она увидела Дейдре, выходившую из освещённой кухни, — без привычной косынки, с волосами ниже пояса, тёмными волнами струящимися по спине. Когда Дейдре подошла поближе, Грейс отметила, что с непокрытой головой та выглядит гораздо моложе, почти её ровесницей, что было удивительно для кого-то столь знающего.
— Вы чувствуете себя слегка не в своей тарелке после этих родов, да?
Грейс покачала головой, а затем прибавила:
— Немного, пожалуй.
Дейдре подошла и села рядом.
— Это пугает, миледи, не правда ли? Видеть роды так близко? Заставляет бояться того времени, когда наступит час и вашему ребёночку появиться на свет, да?
Грейс взглянула на неё. Она-то думала, что никто, кроме Лизы, не знает о её беременности. Хотя то, что Дейдре угадала истинное её состояние, не сильно удивило Грейс. Дейдре могла неведомым образом проникнуть в самые потаённые мысли и распознать самые сокровенные чувства. Грейс часто задумывалась, а не обладает ли эта женщина и впрямь тем «виденьем», которое, кажется, всегда ей приписывал Аластер.