— Он добрый, он хороший. Можно, я подойду к нему?
— Нельзя. Твой отец погиб из-за такой неосторожности.
— Но это же Мухарбий, наш защитник.
— Твой отец тоже думал, что идет к Мухарбию, но там оказался злой человек, не с большими глазами, а с огнедышащим ружьем.
Молодая сайга родила детеныша. Вот он, этот детеныш, необычный, как заметил издали Мухарбий, совершенно белый. Счастлив тот, кто видел рождение белого сайгака, говорят ногайцы, но вряд ли кому доводилось увидеть такое. Мухарбий оказался очевидцем. Счастливый человек Мухарбий.
— Но это же не сайгак, он совсем непохож на меня! — замечает разочарованный молодой отец. — Он больше похож на зимнего зайца.
— Что ты понимаешь, глупец. Моя невестка родила белого сайгака. Радоваться надо нам всем, всем сайгакам надо радоваться. Белый сайгак — это редкость, белый сайгак будет самым верным вожаком. Он вырастет зорким, ловким, быстрым, как ветер. Радуйтесь, радуйтесь, дети мои, счастье-то какое, не знаю, доживу ли я до тех дней, когда белый сайгак будет взрослым…
— Белый сайгак!
— Белый сайгак! — будто запела песню вся степь под легкий шорох свежей травы".
Будто в необычном танце, закружилось вокруг роженицы все семейство. И Мухарбию казалось, что он слышит, как в воздухе носится этот радостный возглас: «Белый сайгак! Белый сайгак!» Есть ведь поверье, что год, когда рождается белый сайгак, бывает плодородным, не бывает в этот год падежа скота, травостой выдается долгий и хороший. Мухарбий — человек не суеверный, но в народные приметы верит, потому что многие не подводили его. Степь помогла рассеяться Мухарбию, ему стало легко и радостно. Возбужденный, он вернулся домой, загнал машину под навес, встретил проходящего мимо изгороди Уразбая, с радостью сообщил:
— Белый сайгак родился в степи!
— Спасибо за добрую весть, это к добру, к добру, очень хорошо, значит, войны не будет, урожай будет!
— Да исполнится сказанное тобой. Но почему минуешь мой порог, почтенный Уразбай? Или ты забыл, что наши деды были братьями?
— Не забыл, не забыл, Мухарбий. Но я иду по делу.
— Не к Эсманбету ли, моему соседу?
— Да, к нему.
— Позвали тебя или ты идешь сам?
— Позвали, Мухарбий, позвали.
— Ну и как же ты думаешь, Уразбай?
— О чем, Мухарбий?
— Лежит у тебя душа породниться с этим человеком?
— Лежит, дорогой Мухарбий. Семья у него неплохая» слава богу, живут зажиточно, все есть, и сын его — парень с головой. Ну что же, пусть моя дочь…
— Единственная дочь, Уразбай.
— Да, единственная, Мухарбий. Дочь — камень для чужой сакли, пусть этот камень украсит саклю Эсманбета.
— Хорошо ли ты подумал, почтенный Уразбай?
— О чем долго думать? Зачем держать в доме взрослую дочь? Она перезреет, Все хорошо вовремя,
— А сама Бийке?
— Что Бийке, дорогой Мухарбий? Пора настала…
— Ну, в добрый час, — глубоко вздохнул Мухарбий, так и не сказав то, что ему хотелось сказать. А хотелось сказать ему одно: «Не отдавай в эту семью свою дочь, не отдавай!»
— А, как поживает добрая Кадрия?
— Проведай нас, проведай, Уразбай, будем рады.
— Да и ты редко стал переступать мой порог.
— Работы у меня много. Беспокойная она у меня.
— Да, все теперь заняты. Жизнь все лучше, а забот все больше. Что же будет?..
— Все будет хорошо. Белый сайгак в степи родился.
— Дай-то бог! Ты сам видел или только слышал?
— Сам видел, сам, Уразбай.
— Счастливый ты! Спасибо за добрую весть. — Уразбай заковылял к железным воротам Эсманбета. С открытой веранды эсманбетовского, крытого слепящим оцинкованным железом дома слышались веселые голоса.
Мухарбий поднялся по деревянной лестнице, вымыл ноги в тазу, затем омыл руки и лицо, поливая себе из кумгана над большим медным тазом. Кадрия встретила его с упреком еще за старое:
— И термос привез разбитый.
— Дай поесть, жена, аппетит волчий. Добрую весть я принес, очень добрую. Белый сайгак родился в степи.
— Родился на свою беду.
— Не говори так, жена моя, это к добру.
— Да сохранится он…
— Кто посмеет убить белого сайгака, тот будет проклят на веки вечные! Брось мрачные мысли, жена, дай хлеба и… что там у тебя?
— Есть окрошка…
— Давай, давай сюда таратур… — Мухарбий не забыл, что в Болгарии холодный суп называют таратуром.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На небольшом, но раздвинутом столе поставлены всевозможные яства. Гора вареного мяса посередине. Свежий лук будто обрызган росой. Помидоры и огурцы. Сыр-брынза разных сортов — соленый и малосоленый. В тарелках исходит паром только что вынутая из котла кукурузная хаплама. Тут же разложены горские колбасы: из печенки, жирные мясные, вяленые, с ароматами трав. В некоторые колбасы кладут даже измельченную сушеную полынь. Хапламу едят с мясом и с колбасами, а кто хочет, и с сыром. Затем все это запивают бульоном из глубоких узбекских пиал. Но пока до бульона было далеко. Хозяин дома Эсманбет разливает кизлярский коньяк по рюмкам. На столе стоит оплетенная большая бутыль вина, точно такая же, какую он приносил вчера утром Мухарбию. Гости его — это те три незадачливых спутника Мухарбия. Сурхай все время поглаживает свою лысину, Идрис сидит мрачный.