— Ты мне тоже будешь рассказывать сказки?
— Да, сынок.
— Много сказок ты знаешь?
— Много.
— Когда я буду большой, я сам буду водить машину, правда?
Сумерки в степи сгущаются быстро. Вот уж луна появилась в небе. Она быстро поднялась, уменьшилась и залила степь желтым светом. Мухарбий ехал осторожно и медленно, оглядывая степь во все стороны. Вдруг он заметил фары машины, шедшей справа ему наперерез. Сам он еще не зажигал фары, поэтому, вполне возможно, на той машине не видели «газика», слившегося с вечерней степью. Мухарбий сразу сообразил, что это недобрые люди. Они едут не по дороге, что им делать в степи? Он остановил машину, накинул на Ногайчика шубу, усадил его на заднее сиденье.
— Что бы ни случилось, сынок, не выходи из машины и не показывайся.
— А что случилось, отец?
— Ничего. Мне надо поговорить с теми людьми, что едут на машине. Я тебя очень прошу, сынок, ты сиди здесь, хорошо?
— Хорошо, отец.
Мухарбий направил машину наперерез, точно рассчитал скорости обеих машин и, сравнявшись, остановил свою машину перед самым носом грузовика.
— Эй, кто там, что ему нужно? — раздался голос из кузова. Голос этот был очень похож на голос Эсманбета.
Мухарбий включил фонарик и оглядел всех сидящих в машине. Эсманбета среди них, слава богу, не было.
У Мухарбия полегчало на душе. Хоть и бывший друг, но друг. Может быть, снова станет другом, если все поймет.
— Эй, кто ты и что тебе нужно?
— Слезайте, хочу посмотреть, что везете.
— Кто ты такой? Тоже мне «слезайте»!
— Чья машина?
— Конечно, не твоего отца.
— Ничего, хозяина отыщем. — Мухарбий посмотрел на номер. — Водитель, ваши права?
— Я права показываю инспектору ГАИ.
— А я инспектор по охране степи.
К Мухарбию подошли те, что выпрыгнули из кузова, один положил руку на плечо Мухарбия и повернул его к себе:
— Ах, это ты! Ребята, это же наш друг Мухарбий, старый бродяга. Ну, здравствуй. Удивительный ты человек, Мухарбий, такой простор в степи, как ты успеваешь повсюду, друг?
— Не был я вашим другом и не хочу быть. — Мухарбий метнулся к кузову, поставил ногу на колесо и включил фонарик. Четыре туши обезглавленных сайгаков лежали в кузове, ничем не прикрытые.
— Жестокие вы люди, ни стыда, ни жалости в вас нет. Вы же знаете, что охотиться на сайгаков строго запрещено.
— Ну что ты, Мухарбий, откуда нам знать. Мы люди темные. Это ты один у нас знаешь все на свете, и что надо и что не надо.
— Вы поедете со мной.
— Куда?
— В милицию.
— Ну, Мухарбий, не надо так волноваться. Ты лучше оштрафуй нас, и все.
В «газике» сидел малыш и все слышал. Он думал: вот какой, оказывается, мой отец. Он хозяин степи. Он сильный, он защищает добрых сайгаков.
— Нет, тут штрафом не отделаться. Тебя я знаю и тебя — старые знакомые. Об остальных, я думаю, вы сами скажете в другом месте. Итак, четыре головы сайгаков…
— Какие головы? Ты видел там хоть одну голову? — похлопал по плечу Мухарбия самый наглый из них.
— Ну что ж, это значит только то, что вы промышляете не в первый раз. — Мухарбий был решителен в таких случаях.
— Слушай, ты, — подошел к Мухарбию один из незнакомцев, — и тебе будет лучше, и нам. Ты нас не видел, мы тебя не встречали… Договорились? Дай руку.
— Нет, не выйдет у вас ничего.
— Смотрите, какой неподкупный нашелся. У меня но выйдет? Да ты кому это говоришь?
— Тебе! — Мухарбий хотел отстранить от себя одного из знакомых. Его имя Аджигельды. Но тотчас он получил страшный удар в живот и застонал. Потом его ударили сапогом, потом все начали бить его, пинать ногами. В это время из машины выскочил маленький Ногай.
— Отец, отец! — закричал мальчик и бросился на злых людей. — Не бейте моего отца.
— Щенок, тебе что надо? — отбросил мальчишку Аджигельды. — Какой он тебе отец? Тоже мне нашел отца! Не было у него никогда детей и не будет…
— Отец, — заплакал Ногай. Мухарбий услышал голос мальчика, и это придало ему силы. Он вскочил, ударил наотмашь одного, пнул ногой другого, свалил третьего и хватил было за горло, но силы были неравные. Его хватили чем-то по голове, и он поник — потерял сознание. После этого его долго били и, бросив, как мешок, сели в машину и укатили.
Сынишка подполз к нему весь в слезах.
— Отец, что с тобой, отец?
Мухарбий лежал ничком. Казалось, уже ничто не могло привести его в чувство. Малыш, всхлипывая, пытался поднять его голову.