Кто-то из штрафников шумно выдохнул, но возражать не осмелился никто.
— Последнее и самое отягчающее обстоятельство проступка ваших сослуживцев — они штрафники. Потому — никакого второго шанса. Никакого суда. Как командир отряда я приказываю расстрелять этих злостных преступников. Немедленно.
Словно лопнула невидимая пружина, копившая напряжение. Даже в темноте Максим видел, что кто-то из приговорённых рухнул на колени, будто молился; кто-то озирался по сторонам, словно надеялся найти спасение в бегстве; кто-то просто замер, парализованный страхом. Трое просили, заверяли, умоляли — если не простить, то хотя бы снизойти! Они оступились, их ввели во грех, они раскаиваются, они готовы вообще на всё — только пощадите!
Максим хотел заткнуть уши — и не смог. Руки отказывались подниматься. Что-то сжимало грудь, мешая нормально вдохнуть…
— Огонь! — скомандовал Жилин.
Ночь прорезали два десятка вспышек — и пять тел упали наземь.
Одновременно с грохотом выстрелов будто лопнул обруч в груди — и перед глазами все поплыло.
— Дисциплина будет восстановлена! — долетел откуда-то голос Жилина. — Запомните это накрепко, бойцы. Р-р-азойтись!
Возвращались молча. Не сразу, но Максим всё же сумел заставить себя заговорить:
— Не круто ли берёте, Вячеслав Александрович?
— Ну, круто, — признал Жилин. — А как с ними еще? Коли желаете, можете составить на меня докладную. Я готов ответить перед командованием по всей строгости. Но я не позволю этому отряду развалиться раньше, чем мы выполним свою задачу. Осторожно, товарищ комиссар, здесь бревно поваленное… не споткнитесь.
Такое будничное отношение к насильственной смерти просто не помещалось у Максима в голове, потому неожиданно для себя он обратился к иррациональному:
— Не боитесь вы Бога, товарищ офицер…
Жилин споткнулся, но устоял. Глянул на комиссара с удивлением, задумался.
— Действительно, надо бы наведаться к капеллану.
Перекрестился и зашагал в другую сторону.
До утра Максим так и не смог заснуть.
Следующую ночь провели в Усть-Кыме, где стоял французский лагерь. Офицеров и комиссара французы пригласили ночевать к себе. У них были высокие палатки из плотного полотна, приспособленные для обогревания жаровнями. Под навесом Максим заметил аккуратно сложенные лыжи. Хотя снег еще не выпал, зимнее снаряжение было наготове.
— Мы превосходно приготовились к вашей русской зиме, — сказал улыбчивый лейтенант на довольно чистом английском языке.
Неизвестно, как будет зимой, но сейчас в палатке оказалось сухо и тепло. По счастью, койка для Максима нашлась в палатке, где было только одно свободное место, так что на весь вечер он оказался избавлен от осточертевшего общества соотечественников. Лейтенант вежливо извинился, что плохо успел выучить русский язык, и поняв, что французского гость не знает, уверенно перешел на английский.
У французов были хрустящие сухари и невероятно вкусные консервы — куда качественнее тех, что поставлялись русским офицерам. Лейтенант разжег керосиновый примус и приготовил глинтвейн из красного вина, щедро сдобренного сахаром и корицей.
Поминутно извиняясь за бесцеремонность, лейтенант уточнил значение нескольких русских выражений; сказал, что мечтает не только помочь союзникам в борьбе с германцами, но и выучить русский язык, чтобы по возвращению на родину прочитать великого Толстого в оригинале.
Максим решил, что образованный лейтенант перепутал английские слова, и, желая поддержать его в изучении иностранных языков, поправил:
— Вы сейчас сказали «германцы» вместо «большевики».
— Разве здесь есть ошибка? О, я имел в виду «немецкие агенты». Война скоро закончится, ведь перемирие с Германией ожидается со дня на день. К счастью для вас и к сожалению для меня — едва ли я успею отличиться и получить звание капитана. Придется выслуживать его годами гарнизонной службы…
— Вот уж о чем беспокоиться не стоит. Здесь война продлится еще долгие годы. Успеете себя проявить.
— При всем уважении, месье комиссар, вы заблуждаетесь, — улыбнулся француз. — Наше командование сообщает, что исключительная точность артиллерийского огня этих… как вы назвали их… большевиков связана с присутствием немецких инструкторов в их отрядах. Едва Германия сложит оружие, инструкторов отзовут, и немецкие агенты тут же прекратят боевые действия.