Маруся отняла ладонь от бедра, приподнялась на локте, тихо вскрикнула и рухнула обратно на грязный пол.
Да полно, разве не все, что было в нем человеческого, осталось в Усть-Цильме?
Нет, не все. Бросить ее вот так — это уж слишком мерзко. Максим опустился на колени, задрал девушке юбку — не до приличий теперь. В левом бедре сквозная рана, темная кровь выходит точками. В памяти всплыло заученное намертво на курсах первой помощи: «Жгут кладем на пять сантиметров проксимальнее ранения». На курсы он ходил, как и многие скучающие офисные работники, в смутной надежде, что однажды доведется совершить в жизни хоть что-то важное… Оторвал широкую полосу ткани от подола Марусиной юбки и со всей силы перетянул бедро выше раны. Маруся дернулась и вскрикнула, потом обмякла. Другой полосой наложил давящую повязку. Что более правильно в этой ситуации, он не помнил и решил перестраховаться.
Кровь тут же пропитала импровизированный бинт, но наконец остановилась. Максим перевел дух. Бежать за Октябрем все равно поздно, он уже затерялся в топях. Да и… раз уж начал спасать человека, не бросать же теперь Что там было на курсах? «Жгут держать не больше часа в зимнее время». Архангельский октябрь сойдет за зимнее время. Сюда Максим шел от госпиталя минут сорок, но это налегке… Хорошо, Маруся маленькая и хрупкая.
— Почему у нас с тобой все вот так? — риторически спросил Максим почти потерявшую сознание девушку. — Мало ли мест, где мужчина и женщина могут хорошо провести время? Нет, изволь опять тащиться в госпиталь… Прости, родная, романтически на руках я тебя не понесу, просто не сдюжу. Залезай на спину и держись за мои плечи, если хочешь жить.
— Я чаю тебе заварила, — сказала Наденька. — С медом и мятой.
Максим благодарно кивнул и взял чашку в руки, отметив, что наконец они перестали дрожать. Дорога до госпиталя была сущим адом. Маруся при всей своей хрупкости оказалась невероятно тяжелой, будто сделанной из стали в буквальном смысле. Хотя держалась молодцом, почти не стонала и крепко сжимала плечи Максима, но все равно он понимал, что если поскользнется и рухнет в эту вязкую грязь, то уже не поднимется. Если бы Октябрь ждал в засаде, спокойно пристрелил бы обоих, но он, видимо, поверил в облаву. Даже большевик-подпольщик не предположил, что комиссар попрется ловить опасных преступников в одиночку…
На каждом шагу преодолевая соблазн сбросить свою ношу, Максим добрался до ближайшего обитаемого дома и вломился внутрь, прервав мирный семейный ужин. Обывателей сперва не обрадовала перспектива запрягать телегу и ехать куда-то на ночь глядя, но пачка купюр, наугад вытащенных из бумажника, изрядно мотивировала. Пока отец готовил упряжку, сына Максим послал к Мефодиеву; хотя в госпитале были свои врачи, министр не простил бы комиссару, если бы тот не позволил ему поучаствовать в судьбе Маруси.
И вот на исходе часа, после которого жгут становился попросту опасен, удалось наконец сплавить Марусю медикам. Максим без сил упал на лавку в пустом врачебном кабинете, привалился спиной к восхитительно теплой голландской печке. Он промерз вусмерть, каждая мышца адски болела. И вот Наденька о нем вспомнила. Это оказался самый вкусный чай в его жизни.
— Операция до сих пор идет, — сказала Надя. — Я через четверть часа еще раз схожу, осведомлюсь.
— Ты ангел, а не девушка, — Максим понял, что весь вымазан грязью и кровью, но Надя все равно смотрит на него с восхищением, и вдруг решился: — Ты когда-нибудь бываешь свободна вечерами? Могу я тебя пригласить… хотя бы в «Пур-Наволок»? Прости, ничего лучше в голову не приходит.
— Да, разумеется, — медленно ответила Надя. — В четверг, например… у меня вообще свободны четверги.
— Прекрасно!
— Но, Максим, есть кое-что, что тебе лучше бы знать… Я не совсем то, что ты, верно, воображаешь…
— Надя, радость моя, не говори только, что состоишь в политической партии или шпионишь на кого-нибудь! Этого я не вынесу.
— Божечки, нет, конечно! Не то…
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
Ясно-понятно, мало ли какая ерунда в головах у людей в этом возрасте… Хотя это в двадцать первом веке Надю считали бы почти подростком, а здесь она работает вовсю, спасает жизни.
— Хорошо, мы пойдем в четверг в «Пур-Наволок», и ты все, все расскажешь. Сейчас, прости, не в состоянии слушать… Можешь принести мне одежду? Любую, лишь бы чистую. Не хочется идти через город вымазанным в кровище. Про нас и так говорят, будто мы — кровавый режим… К чему лишний раз подпитывать сплетни.
Надя кивнула, ушла и вернулась четверть часа спустя с грудой каких-то темных тряпок.