Сонм подобных мыслей терзал меня весь наш почти двухнедельный путь до Красноярского. А еще тяжелым камнем на душу давили беглые катрожане. Что там удалось узнать Семену у недоучившегося доктора? Сколько еще искать убийц моей семьи? Но я их обязательно найду!
Только однажды удалось отвлечься и развеяться, когда, сделав небольшой крюк, заехали в Антоньевскую к родителям Осипова. Отец Володи суровый казак годов пятидесяти скупо, но с душой поблагодарил за спасение сына. Зато хорунжему за то, что умудрился попасть в плен к каким-то разбойникам, потеряв при этом доверенный ему десяток казаков, от Никиты Михайловича досталось. Мне показалось, что только офицерские погоны остановили старого казака от того, чтобы перетянуть непутевого сына ногайкой вдоль спины. Да еще, пожалуй, заступничество Ефтина с Карповым.
Попарившись в баньке и отоспавшись, двинули дальше. И на семнадцатый день сердце защемило от узнавания открывающихся моему взгляду мест. Дорога проходит по возвышенности, а внизу сквозь желтеющую листву сверкает в лучах солнца золотом с серебром могучий Иртыш. Постепенно вдали стал проявляться похожий на хвост дракона одинокий небольшой горный хребет, незатейливо прозванный местными Гребень. По правую руку в низине пошли уже убранные поля. Ближе к берегу их сменяют заливные луга. Теплая речка — так называют эту протоку Иртыша. Оказывается она была широкой. Я помню ее совсем узенькой и мелкой. Да и сам Иртыш, не сдерживаемый каскадом ГЭС, гораздо шире и русло, кажется, по-другому проходит. Над высоким яром стремятся к небу купола деревянной церквушки. Во времена СССР на этом месте будет маслозавод. Потом грянет перестройка, все развалится. Руины разберут и снова поставят Храм. Но нам не туда. Мы уже почти прибыли.
Наш небольшой караван поворачивает к сельской околице. День потихоньку клонится к вечеру. Извилистая дорога резко ныряет вниз. Луговая трава уже пожухла и начала клониться к земле, спутавшись в бурые космы. Весной она снова поднимется, окрасится изумрудным и станет в рост человека. Дорога вынырнула на вытянутый вдоль околицы пустырь. При мне тут стояли кирпичные типовые колхозные домишки. Белёные, с голубыми ставнями. Потом, с развалом колхоза их разберут на кирпичи. А эти дома я совсем не помню. И тут сердце екнуло и предательски забилось.
Дедов дом пятистенок. Сейчас он сияет белизной свежего сруба. Его тоже разберут в 95ом или 97ом. Словно под наваждением вырываюсь вперед и поворачиваю коня к сколоченным из горбыля воротам. Похожие были и при мне. А забор хороший, добротный. Зашелся в лае лохматый кобель. Там где раньше был гараж и летняя кухня сейчас, похоже, стойло для скотины. Оттуда на шум выскочила девчонка годков двенадцати-четырнадцати, разбери ее, умотанную по самые брови платком.
— Вы к кому? — голос звонкий, пронзительный. И серьезный взгляд зеленоватых уколовских глаз. Ох, кому-то погибель растет. Предок, однако, шашкой от женихов отмахивается. И что мне ей ответить? Оборачиваюсь на своих спутников. Ефтин с Карповым смотрят на меня с улыбкой, Осипов с недоумением. А я боюсь. Я ждал эту встречу, думал о ней. Но представлялась она мне какой-то абстрактной что ли. Будто и не я вовсе должен повидаться со своими далекими-далекими предками. А вот сейчас оробел. А вдруг не примут? Прогонят? Назовут самозванцем? И все бы ничего. Проживу и так. Разберусь с документами, получу местный паспорт. Выкуплю землю с Фирсом и тюкулским поселком, ставшим мне домом. Поставлю там такой же пятистенок, а то и больше. Всегда хотел. Еще в той, прошлой жизни, которая почти забылась. Только вот в сердце на месте этого знакомого с детства дома с русской печкой, мраморными слониками, крашенным деревянным буфетом и металлическими койками с блестящими шариками на спинках, которые так прикольно было открутить и катать по половицам, окажется пустота. А еще помню морщинистые руки прабабушки Поли. Лицо не помню. А руки запомнились. И серый фартук украшенный цветными лоскутами.
— Батька дома? — сквозь вату слышу голос Карпова, — Зови его. Скажи Степан Карпов приехал с господами офицерами.
Вслед за казаками соскальзываю с Байкала. Так я назвал своего коня. Спокойного, мощного, серого. Как Байкал. А заводная лошадка — Кокетка. За игривый взгляд из-под пегой челки. Отхожу в сторону. ПустьСтепан разговаривает. А я сейчас, наверное, и слова сказать не могу. Сердце бьется, как бешенное и давит на ребра, не давая вздохнуть полной грудью. Слышу, как разговаривает Степан с вышедшим хозяином. Боюсь повернуться. Но пересиливаю себя. Мужчина лет сорока пяти-пятидесяти открывает нам ворота. Одет в длинную серую рубаху, такие же серые потертые штаны, на ногах растоптанные опроки. Высокая, долговязая фигура, вытянутое лицо, широкие косматые брови, породистый нос, подбородок с такой знакомой ямочкой. На мгновение мне показалось, что передо мной деда Толя. Мой дед. Но нет. Ему еще предстоит родиться ровно через тридцать лет, летом 1921-го. Это получается дед моего деда? А я про него ничего и не знаю, кроме того, что он поставил этот дом. Мы встречаемся с ним взглядами, и его брови удивленно взлетают вверх. Ну да. Похожи мы. Даже очень похожи! Он слегка кивает, приветствуя. Видно, что я его заинтересовал, но не с порога же начинать расспросы. Тем более самые важные гости сейчас — господа офицеры.