Пока расседлали коней, разобрались с поклажей, уже стемнело. По-быстрому, при свете лучины, ополоснулись в топленой на скорую руку бане и завалились спать. Женщины на летней кухне, на полу. Осипов с Ефтиным в горнице, мы со Степаном и хозяином Прохором Ивановичем на сеновале. Мне тоже предлагали лечь в доме, но я отказался. А вот почему хозяин с хозяйкой не остались в избе, не понимаю.
Хоть ночи стали холодней, на теплом ароматном сене, почти под самой крышей, да еще и завернувшись в овчину холод почти не ощущался. А вот сон не шел. Захрапел Степан, выводя горлом затейливые рулады, потом засопел хозяин. А я лупал и лупал глазами в темноту. Нет, так не годится. Тихонько, стараясь не потревожить сон соседей, скатился на землю, накинул на плечи овчинную же душегрейку-безрукавку и вышел на улицу. С темного неба мне подмигнули и скрылись за облаками далекие звезды. Заворчал, загремев цепью, старый Кабыздох. С Иртыша потянуло свежестью и знакомым с детства речным духом. Мне все здесь до кома в горле, до слез в глазах напоминало детство. А вот здесь потом будет скважина и железное корыто с водой. Рядом с ним в постоянно сырой черной вязкой земле водились самые жирные черви. Ах, как шел на них чебак! Не было у нас тогда никаких фендибоберных карбоновых импортных удочек. Корявая ветка и толстенная советская леска, к которой кое-как неумелыми мальчишескими руками был привязан крючок. И гайка вместо грузила. Поплавка тоже не было. Ни к чему. Рука и так чувствует поклевку.
Тихонько, осторожненько, чтобы не потоптать хозяевам грядки, пошел к реке. Сейчас огород тянется до самой воды. Весной нижняя его часть подтапливается разливом. Потом, только убрать нанесенный водой мусор, и на том месте воткни черенок от лопаты, расти будет. Когда дед уйдет на войну, прабабушка отдаст этот кусок земли соседям.
Деревянные мостки уходят метра на три в воду. К ним привязана длинная лодка-плоскодонка. Я такие еще застал. Сажусь в лодку. Посудину закачало, борт черпнул воды. Не перевернуться бы. С детства помню, не устойчивые они. Это не привычная всем казанка.
Прохладно. Зябко повожу плечами и плотнее запахиваю телогрейку. Слышно, как играет рыба. Выглянула из-за тучи луна, пробежав по воде сияющей дорожкой. Вспомнилось, как вот так же сидели с отцом. Примерно на этом же месте. Пили вино, разговаривали, вспоминали деда, бабушку. Она была учительницей. Пол жизнь проработала в местной школе, пока деда не перевели в другое село. Батя рассказывал про свое детство, а я слушал, мне было хорошо и спокойно. Через пять лет отец умер. Любовь к спиртному сгубила. После этого я приезжал сюда лишь раз. На свадьбу друга. Нет вру. Потом еще раз был. Привозил жену с детьми, показать дорогие мне места.
Заскрипели под чьими-то шагами доски настила.
— Не спится? — послышался голос Прохора.
— Нет.
Он ловко спрыгивает в лодку и садится на небольшую лавку на носу. Звякают кружки, на дно между нами встает бутылка. Пузатая, с узким вытянутым горлышком. Рядом уже развернут платок с резанным салом и луком. Как споро и быстро у него получается накрыть импровизированный стол. Слышно как булькает разливаемая жидкость. Запах реки перебивает сивушная вонь. Но это именно то, что мне сейчас надо. Прохор молча протягивает стакан. Стукаемся кружками и опрокидываем в себя самогон. Огненный комок катится по пищеводу. Ух, и крепкий первачок! Не торопясь беру кусочек луковицы сверху сало и степенно отправляю в рот. Ловим с Прохором друг друга на том, что делаем все это мы с ним одновременно, практически синхронно, одними и теми же движениями. Даже выдыхаем после выпитого в униссон. Он сверкает на меня глазами и наливает еще. Выпиваем. Почти без паузы. Все так же молча. Нам не нужны сейчас слова. Прохор достает кисет и скручивает козью ногу. Вонючий табачный дым поднимается над рекой, причудливо клубясь в лунном свете.