Ну и единственного на всю округу колдуна предсказателя и лекаря, под пули и сабли никто не отправит. Оженить попытаются, как пить дать. Да и полечить наибольших людей придется. Тут никак не отвертеться. На счет полечить- добро дал, пусть сам решает, кого и когда. Но в виду имеет, что долго я у него не загощусь, мне еще кровников своих надо отыскать. Кстати, на счет кровников, еле отговорил Прохора от участия в этом деле. Ни к чему. Ему еще прадедушку Пашу делать! А вот насчет оженить меня, тут я сразу отрезал: «Хрен им по всей харе, хай сами женятся, кому это надо!»
Давно уже закончилась самогонка. Да и не нужна она была больше. Нам и так было хорошо. Странно, мы этим вечером впервые увидели друг друга, а такое ощущение, что знакомы всю жизнь. Горизонт потихоньку посерел, звезды тускло поморгали и совсем потухли. Мы и не заметили, как пришло утро. Вдалеке от воды послышался звонкий голос Иринки:
— Тятя! Тятька!
— Засиделись мы с тобой Митрий! — легко, одним рывком поднялся на ноги Прохор, — Потеряли нас! Ты сейчас спать ложись. С дороги, да еще ночь за разговорами, сомлеешь к вечеру.
— Не сомлею, — следом поднялся и я, — Дел много. К приставу надо. Где искать-то его, хоть?
— То не твоя забота, — усмехнулся предок, — Ирку пошлю, сам придет. Но это завтра. А сегодня со стариками поговорить надо будет. Но тут я сам. Понадобишься — позовем.
А Прохор ох как не прост, видать не очень-то и преувеличивали семейные предания повествуя, что был он в поселке в большом авторитете. И да, именно поселке. Станица Усть-Каменогорская, а окрестные казачьи поселения уже к ней относятся. Поселки Новоустькаменогорский, Красноярский, Уваровский, Таврический, Донской, Ульбинский.
— Спасибо, тебе, Прохор Иваныч, — с благодарностью киваю родственнику.
— Нет, ты меня уж теперь батей привыкай величать, — с по-юношески задорной улыбкой, неожиданно возникшей на его постоянно хмуром лице, поправляет он меня, и уже серьезней добавляет, — Понимаю Митрий, что по годам старше ты, хоть и принять то тяжело. Больно молодо выглядишь. Но раз порешали с тобой так, придется и вести себя подобающе. Мир-то, он все примечает. Начнут кумушки шептаться, следом слухи по всему поселку пойдут. Ни к чему оно.
— Батей, так батей, — соглашаюсь с ним я, — Пойдем что ли, батя — я ухмыляюсь во все зубы, — А то вон сестренка как разоряется, все село сейчас поднимет. Ее пади и в Глубоком слыхать!
— Это, да! Ирка горластая у нас уродилась! А поет как! — а ведь этот суровый с виду казак с почти всегда хмуро сдвинутыми к переносице бровями очень любит свою семью и гордится каждым своим ребенком. А ведь точно таким же я запомнил деда. Хмурым, молчаливым и очень-очень добрым. И тут у меня заныло ухо, когда-то намотанное на твердый как стальной прут палец. Так ведь за дело. Я бы тоже намотал, если б у меня внучок по картохе вприпрыжку носился. Зато запомнилось. И никаких депрессий и детских травм! Вот она, где педагогика! Я даже тихонько рассмеялся от своих воспоминаний.
— Ты чего, гогочешь-то? — он подозрительно зыркнул в мою сторону. Ну, а я что? Я и рассказал. Так похохатывая и перешучиваясь, мы и предстали перед обеспокоенными взглядами Прасковьи и Степана. Господа офицеры, видимо, еще почивать изволили.
– Вы где были? Просыпаюсь- никого! — тут же накинулся на нас Карпов.
— Ты, каво, раскудахтался, как наседка, — тут же окоротил его Прохор, — С сыном разговаривали. Было, о чем поговорить, — и посмотрел на вдруг окаменевшую, безвольно вытянувшую вдоль тела руки,жену, — Пойдем, Панюшка, — он ласково обнял ее за плечи, — Поговорим. А то напридумывала, пади, себе уже невесть что.
Не знаю, чего уж нарассказывал Прохор супруге, но относиться она ко мне стала с какой-то особой теплотой и сочувствием. Ну и я старался по возможности помочь женщине. Срок у нее уже был большой, как говорится, пузо на лоб лезло, а хозяйство и дом на ней, как были, так и оставались. Дочки в помощь, конечно, особенно Иринке с Аней доставалось. Но хозяйство большое, работы на всех хватало. А послабления женщинам в тягости тут не принято делать. Баба она и есть баба, дело ей такое Богом дадено — дом вести, да ребятишек рожать и ничего с ней с того не сделается. Вот и старался я облегчить им жизнь. Где дровишек подколю да на кухню натаскаю, где по воду схожу, где сестричкам своим названным, помогу со скотиной. А ее не мало. Бычок, три коровки, телушка. Куры с гусями. Лошади. Рабочие мерин с кобылкой, мои Байкал с Кокеткой и Кудлатый — жеребчик-трехлетка Прохора. Но он содержался отдельно и занимался им пращур сам, по какой-то своей методе, выезжая с ним каждый день на два-три часа в луга. Частенько и я с ним увязывался. Мой Байкал, конечно, Кудлатому был не ровня. Но зато выносливей и аллюр помягче. Прохор учил меня верховой езде и основам джигитовки. Так-то я в седле держаться умею, но все одно наездник так себе. Ну а я подтягивал его на кулачках, да с шашкой. В этом деле, как оказалось, равных мне здесь нет. Силен граф, ничего не скажешь, навыки-то его. Порой к нам присоединялась и местная молодежь.