Егорыч, дежурный дядька, разрешил Феликсу открыть дверь – чтоб не в темноте сидеть.
– Эх, кадети, кадети, куды бы вас дети, – ворчал он, пришивая пуговицу к гимнастерке.
Феликс вертел в руках оторванный шпингалет и передергивал его как винтовочный затвор.
Его отправили в карцер за оскорбление дамы. Во время сидения на кораблях на борт поднялась супруга бывшего российского консула Гроссе – воздушная Элла Павловна.
– Вам лучше вернуться в Россию, – сказала она. – Мы уже телеграфировали советскому правительству, чтобы вас приняли назад.
Розовая, холеная, сроду не жравшая тухлой солонины и американских галет в намертво приставшей обертке, Гроссе всю войну просидела в Шанхае. Феликс нарушил строй и сказал непотребное: пусть она сама едет к большевикам, раз не понимает, что творится сейчас в России.
Элла Павловна оскорбилась, нажаловалась директору.
– Родионов, извинитесь, – потребовал тот.
Феликс посмотрел ему прямо в глаза:
– Нет.
На корабельной гауптвахте ютилась купчиха с детьми, и наказание перенесли на потом. Когда корпуса сошли на берег, Феликс сам явился к директору:
– Сажайте в карцер.
Директор распорядился, но на прощание сжал руку кадета:
– Молодец!
2
Феликс не помнил матери – она умерла, когда ему было два года. Говорили, что он очень похож на нее: смуглый, зеленоглазый, длинношеий. От отца ему достались горбатый нос и длинные кривые ноги.
Отец сгинул во время наступления 1915 года, и сироту определили в Иркутский кадетский корпус – во второй класс.
– Бить тебя будут, как бубен, – сказал дядька Егорыч.
Феликс испугался:
– За что?
– А так… Чтобы кадета из тебя сделать. Тут, голубчик, шпаков не любят.
Феликс помнил свой первый день в корпусе: гром барабанов, лавина мальчишек на лестнице. После занятий строем пошли в столовую. Хор ахнул молитву, зазвенела посуда.
В классе Феликс чувствовал себя зверьком, брошенным на съедение. Шея чесалась – то ли от несмытых после бритья волосков, то ли от настороженных взглядов.
– За двести лет существования кадетские корпуса дали России бесчисленное множество героев и выдающихся на всех поприщах государственных деятелей… – говорил офицер-преподаватель.
Вечером в умывальне Феликс подрался с Башкировым – белобрысым сильным мальчиком из того же отделения. Они ринулись к одному крану, и никто не желал уступать. Сцепились, покатились по кафельному полу. Кадеты радостно улюлюкали.
На следующий день воспитатель отправил обоих мыть окна во втором этаже (денег у корпуса не было, приходилось самим справляться):
– Один моет – второй его за пояс держит. Плохо будете мыть – заставлю переделывать. Плохо будете держать – уроните товарища на мостовую. И потом вам с этим грехом жить.
С этого дня Феликс и Башкиров стали друзьями. Жадно читали фронтовые сводки, по ночам шептались: вырастем и покажем проклятым немцам почем фунт лиха.
Революция, смерть Государя. Советы решили сделать из корпуса «красную пролетарскую военную гимназию»: погоны спороть, знамена убрать, иконы – в печь. На общем собрании кадеты постановили: не подчиняться. Башкиров размазывал слезы по лицу:
– Сволочи! Мы им покажем!
Старшие удрали к белым партизанам, а малышню оставили на попечение семинаристов. Постепенно в город подтягивались кадеты из Омска, Ташкента, Оренбурга. Всех вместе теперь называли Сибирский корпус. В конце 1919 года офицеры-воспитатели решили эвакуировать кадетов и прибившихся к ним воспитанниц женских институтов. Тиф, вши, голод. На станции Слюдянка большевики организовали забастовку железнодорожников. На улице мороз – птицы дохли на лету, а в неподвижных вагонах – сотни детей, без топлива и продовольствия. У Феликса началось воспаление легких. Если бы рабочие не дали паровоз и уголь, не довезли бы до города – все, конец.
Во время сибирского отхода Феликс убил человека. Красные разобрали пути и обстреляли поезд. Кадеты приняли бой. Пленных было пятьдесят три человека, их заставили починить полотно, а потом ликвидировали. Феликс целился комиссару между глаз. Попал.
Добрались до Владивостока, разместились в казармах на острове Русский. Союзники подкармливали и одевали: японцы дали ботинки, французы – штаны, американцы – френчи.
За каждую малость – тетрадки, карандаши, чернила – приходилось сражаться. Но было весело; когда в казармах отключали свет, пели на несколько голосов «Из-за леса копий и мечей» и «Ревела буря, дождь шумел». Летом катались на лодках, ходили на экскурсии по округе, собирали камни и гербарии для музея естественной истории. Во время каникул семиклассники отправлялись повоевать во всевозможные отряды, а потом возвращались. Их уважали.
При эвакуации из Владивостока почти все кадеты-иркутцы оказались на «Лейтенанте Дыдымове». Туда же погрузили имущество корпуса и библиотеку. Только Феликса, Башкирова и дядьку Егорыча перевели на «Байкал» вместе с арсеналом.
Феликс видел, как «Лейтенант Дыдымов» шел ко дну. «Байкал» потерял управление и не мог прийти на помощь. На «Дыдымове» плыли друзья, учителя – все, что было у Феликса дорогого.
3
– Выходи, арестант, – сказал Башкиров.
Феликс вылез из шкапа, потянулся:
– Что нового?
– Приезжал французский консул. Он не знает, как нас прокормить. Русские купцы пообещали создать Комитет помощи сиротам. Первой роте дали по доллару, я за тебя расписался.
Феликс посмотрел на монету с головой толстого китайца:
– Небось дают деньги, а сами кривятся: явились, дармоеды.
– Пусть думают что хотят, – беспечно отозвался Башкиров. – Ты что со своими деньгами сделаешь?
– Пожру.
– Дурак! Надо костюм выправить. Я все придумал: узнаем получше город, а потом будем ходить к океанским кораблям встречать туристов: «Мистер-дристер, хотите гида? Сувениры на любой вкус». Что скажешь?
– Да ну к черту – противно унижаться.
Башкиров насупился:
– Придумай что-нибудь получше. Я на улице видел: некоторые из русских подрядились рикши таскать, так их китайцы бьют – не хотят терпеть конкурентов. По мне, лучше гидом у богатых иностранцев служить.
– А язык?
– Да знаем мы их язык. Si vivis Romae, romano vivito more![15]
– Это латынь.
– Без разницы. Консул обещал нам учителей прислать, чтобы мы в английском и французском поднаторели. О, смотри, смотри – девушка!
Феликс выглянул в окно:
– Где?
– На скамейке. Небось англичанка или француженка. Стой здесь, я сейчас.
Башкиров сходил, познакомился. Феликсу из окна было видно, как девушка убежала.
– Вот дуреха, – сказал Башкиров, вернувшись. – Ну ничего, мы возьмем наши доллары, вложим в коммерцию – через год все девочки Шанхая будут нашими.
4
Занятия в кадетском корпусе продолжались, но по урезанной программе – не было ни тетрадей, ни учебников. Гимнастику проводили во дворе, иногда устраивали загородные прогулки. Кадеты, идущие строем, с песнями, наводили панику на жителей деревень: военных китайцы боялись. «Хорошее железо не идет на гвозди, хороший человек не идет в солдаты» – вот как о собственной армии отзывались. Местные бандюги набирали войско – голодных оборванцев, раздавали им купленные по случаю ружья и шли грабить. В города не совались, а деревни дочиста выметали.
Постепенно кадеты обжились: один из купцов дал доски – в комнатах сделали нары в три яруса, теперь не приходилось спать по очереди. Мылись в китайских публичных банях. Первый этаж – для простого люда, второй этаж – для богатых. Слуги с бамбуковыми палками вешали одежду клиентов под потолок – чтоб карманники не достали.
Начальство, благотворители и власти Французской концессии все пытались придумать, что делать с сотнями неприкаянных мальчишек. Кадетский корпус городу не нужен – слишком дорого содержать. Директор начал рассылать письма к европейским державам: корпус уже сформирован, преподаватели отличные, моральный дух высок. Как только в России вспыхнет восстание и большевиков скинут, кадеты вернутся на родину.