Луч фонаря скользнул по подножке вагона и осветил дамские туфли и белый подол платья, расшитый красными маками. Клим поднял фонарь и замер. Господи боже мой… Нина!..
Она загородилась от света и попросила по-английски:
— Уберите фонарь!
Клим нажал на кнопку, и все провалилось во мрак.
— Хэлло, дорогая!
— Ты? — выдохнула она.
Глаза постепенно привыкали к темноте: в воздухе соткалось светлое платье с теперь уже черными маками, потом Нинино лицо в обрамлении кудрей — чудесный призрак, занесенный на край земли.
Клим ждал, что она скажет. Нина тоже ждала.
— У нас в вагоне электричество погасло, — наконец выговорила она. — Проводника нет — видно, убежал куда-то…
Удивляясь собственному хладнокровию, Клим протянул ей ладонь:
— Пойдем искать твоего проводника.
Она не оттолкнула его и, опершись на руку Клима, спустилась по ступенькам на землю.
В других вагонах с электричеством все было в порядке: Нина то входила в золотые квадраты света, лежащие на насыпи, то вновь пропадала во тьме. Под ногами шуршали мелкие камешки; в прохладном воздухе аромат Нининых духов мешался с запахом дыма.
Довелось же встретиться! По телу Клима перекатывались волны горячей дрожи; сердце оглушительно билось, по лицу гуляла недоверчивая ухмылка. Он и верил и не верил в случившееся.
— У тебя в Линьчэне дела? — спросил Клим.
— Да.
— Где ты живешь?
— В Шанхае.
— А чем занимаешься?
— Всем понемногу.
Нина не желала рассказывать о себе. Спрашивать ни о чем нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть на свою жену и внутренне содрогаться: «Как любил ее, так и люблю — ничего не изменилось».
— Бог с ним, с проводником, — внезапно сказала Нина. — Я хотела почитать, но сейчас все равно поздно.
Вот, собственно, и все. Видению пора домой, в его сказочные миры.
— Ты где остановился? — спросила Нина. — Хочешь, в мое купе пойдем? У меня одно место свободное.
Словно удар невидимой бесшумной бомбы по груди:
— А Лабуда возражать не будет? — хмуро осведомился Клим.
— А я должна спросить у него разрешения?
Клим вошел вслед за Ниной в темный коридор вагона и включил фонарь, чтобы ей было легче найти свое купе. Он ждал подвоха, появления заспанного любовника или Нининых насмешливых слов: «Прости, я пошутила»… Но ничего подобного не произошло.
Она взялась за бронзовую ручку и отодвинула дверь в сторону.
— Заходи.
Купе первого класса: полуопущенная штора, смятая постель, безжизненная лампа над изголовьем.
— Чемодан закидывай на верхнюю полку, — распорядилась Нина. — Спать можешь на диване.
Клим повесил пиджак на одну из вешалок и развязал галстук. О, господи, зачем Нина позвала его к себе?
— Выключи, пожалуйста, фонарь, — попросила она и, встав одним коленом на постель, потянула вниз оконную штору.
Темнота была настолько густой, что возникла иллюзия громадного пространства — словно вокруг ничего не было, кроме вселенской пустоты.
Столько месяцев прошло, а каждый Нинин вздох, каждый шорох были знакомы. Вот она вынула гребень из волос, вот скинула туфли…
— Ты устроился в какую-то газету? — спросила Нина.
— Да.
— А где именно ты работаешь?
— В одной редакции. — Клим невольно подражал ее односложным ответам.
Что он мог сказать Нине? Что числится курьером и живет в Доме Надежды вместе с пятнадцатилетней девчонкой? Что все эти месяцы он ходил по городу и всматривался в лица прохожих, надеясь случайно встретить свою жену?
Нина стояла перед ним — родная, невидимая и абсолютно недосягаемая. Господи, не надо строить иллюзий: она никогда не вернется!
— Нам надо оформить развод, — произнес Клим ровным голосом. Лучше не ждать, когда Нина первой заговорит об этом.
— Ты кого-то себе нашел? — удивилась она.
— Брак — это как дом: если не живешь в нем, надо пустить жильцов или снести все и построить что-то новое.
Чуть слышно скрипнула половица, и шелковый подол скользнул по колену Клима. Нина была так близко, что он ощущал ее дыхание на своем виске.
— С разводом ничего не выйдет, — сказала она. — У нас нет свидетельства о браке, так что мы можем развестись, только поженившись заново.
Клим уже ни о чем не думал. Притянув Нину, он усадил ее себе на колени. Она слабо вскрикнула: «Ты что делаешь?!», но он прижал ее голову к своему плечу и поцеловал в губы.
Штора на окне налилась пульсирующим красноватым светом — видно, снаружи что-то плеснули в костер. Невидимые люди запели хором варварскую песню — пронзительную и непонятную.