— О, какой ужас! — Лестрейндж притворно всплеснула руками и противно захихикала. — Малыш Лонгботтом, ты тут надолго застрял. Мне нужно очень многое искупить, а я этого делать — прости — не намерена.
— Но вы сказали «Прости», мадам, — бармен вернулся в свой привычный вид, — это уже шажок.
— Это фигура речи, — отмахнулась Лестрейндж. — У тебя есть что—то крепче дурацкого шоколада?
— Здесь это запрещено, — неприятно ухмыльнулся бармен. — Если вы выпьете, то забудетесь, а здесь все устроено так, чтобы вы каждую минуту, каждую секунду помнили о своих деяниях.
— О да, тут забудешь, — она покосилась на Невилла, как на живое напоминание обо всех ее делах, и закатила глаза.
***
Дни слились в одну сплошную серую полосу, на фоне которой черными пятнами выделялись истерики Лестрейндж. Они приходили к ней каждую ночь, и тогда Невиллу приходилось снова и снова убаюкивать ее, утешать, а сердце разрывалось от жалости и неспособности хоть как-то ей помочь. Из-за этого он постепенно забывал, кто она, кем они были до того, как пересекли черту Смерти, сколько боли и страданий она принесла в мир. Образы друзей становились все более размытыми, воспоминания о школе, Министерстве, больнице Св. Мунго растворялись в белом тумане, и уже не могли пробиться через шипение и щелчки. Все забывалось, все уходило, и только Лестрейндж со своими ночными припадками оставалась настолько настоящей, что от ее реальности резало глаза.
Она все же простыла — гордость не позволила ей принять из рук Невилла трансфигурированные туфли, и около недели Лестрейндж провела в постели. У нее была горячка, и Невилл потерял счет часам, которые провел в попытках остановить ее истерики. Он свыкался с мыслью о том, что нормально она засыпает только в его руках, и теперь ему начало казаться, что Лестрейндж об этом догадывается.
День ее выздоровления Невилл праздновал как день своего освобождения. Лестрейндж за время болезни выспалась настолько, что три ночи кряду не могла уснуть, а это значило избавление на целых три ночи от ее припадков. Ему наконец-то удалось выспаться, и мысли о том, что все впустую, появлявшиеся в последнее время с завидным постоянством, отступили. На четвертое утро Невилл проснулся с ощущением того, что готов к борьбе.
— Я хочу гулять, — Лестрейндж капризно надула губы и посмотрела за окно. — Хвосторога тебя дери, тут есть лес, можно хотя бы просто побродить между деревьями.
— Думаешь, твое искупление растет там, как грибы? — с усмешкой спросил Невилл. — Если честно, я бы не стал туда идти. Этот лес не внушает доверия.
— Ну и сиди здесь, как чахлый гоблин, — Лестрейндж топнула ногой. — А я пойду в лес.
— Счастливо, — Невилл отвернулся. Они каждый день препирались, спорили, ругались. В конце концов Невилл неизменно оказывался чахлым гоблином, троллем с палочкой, предателем крови — Лестрейндж не скупилась на выражения. Сам он пару раз не остался в долгу и прошелся по ее Азкабанскому прошлому, после чего Лестрейндж разразилась тирадой о том, что он не понимает, над чем смеется, и в итоге обиделась и не разговаривала целый день.
Теперь, глядя на тонкую фигуру Лестрейндж, приближавшуюся к кромке леса, Невилл думал о том, что ее внезапная прогулка сулит ему два часа спокойствия. Он подумал о том, что неплохо было бы выпить горячего шоколада или чая, и спустился вниз.
— Странная у тебя спутница, — бармен подал Невиллу чашку, над которой вился ароматный пар.
— Да, есть такое.
— Я бы уже уехал от такой, — бросил бармен, наблюдая за реакцией Невилла.
— А что, так можно? — тот удивился.
— Да, в ряде случаев. На моей памяти было трое человек, которые просто не находили общих точек со своими подопечными, никак не могли на них повлиять.
— И что они сделали? — спросил Невилл, понимая, что это похоже на их с Лестрейндж случай.
— Они? Просто вышли к рельсам, — коротко ответил бармен. — Конечно, когда поезд подъехал, им пришлось разбираться с его служителем, но двое из троих не вернулись. Сели на поезд. Я не знаю, нашли ли им нового подопечного или же просто увезли в тихую гавань.
— А тот один, что вернулся?
— О, он вскоре уехал, но уже со своим подопечным. Дело в том, что бедняга не увидел, когда его спутник успел встать на путь исправления. Так что ты отсюда уедешь в любом случае — это лишь вопрос времени и твоего терпения. А вот она рискует остаться.
— Я очень бы не хотел бросать ее здесь, — пробормотал Невилл, словно оправдываясь. — Но она невменяемая. Ничего не слышит, постоянные крики. Она не хочет понять, осознать, сколько принесла зла в мир. Я не могу с ней справиться.
Он поставил пустую чашку на стойку и медленно побрел в свою комнату.
— Если тебе это поможет, нужно просто выйти к рельсам, — крикнул вдогонку бармен.
Невилл уже пересек коридор и коснулся ручки двери, когда его сердце обуяла необъяснимая тревога. Что-то манило его в лес, звало, требовало немедленно отыскать Лестрейндж и вернуть ее в комнату. Невилл постоял несколько мгновений у двери, а потом бросился к выходу из гостиницы.
Стоило ему выскочить на улицу, как он услышал страшный, нечеловеческий крик, доносившийся из леса. Невилл узнал крик Лестрейндж, но не мог понять, почему в ее голосе ему слышатся щелчки и шипение.
«Неужели она перестает быть моей историей только потому, что я решил уехать сам? Неужели это так больно, что она кричит? Что я наделал!» — думал Невилл, пробираясь через лес на звук. Он спотыкался об корни и коряги, кустарники больно стегали его по лицу, а черные стволы деревьев смыкали свои ряды так тесно, что между ними не оставалось просвета. Крик становился все ближе, но и шипение становилось все громче. Казалось, треск и шум пробирается в мозг, растекается с кровью по жилам, заползает в легкие вместе с воздухом, колет тысячами иголок замерзшие руки. Наконец, Невилл вышел на небольшую прогалину, и его взору открылась ужасная картина.
Несколько фигур, белых и плоских, с бегущей по ним черной рябью, схватили Лестрейндж и куда-то ее тянули. Она визжала и вырывалась, а от ее рук в тех местах, за которые схватились фигуры, исходил белый свет. Противники Лестрейндж тоже открывали рты, но вместо крика или слов оттуда доносилось лишь проклятое шипение.
— Оставьте ее! — воскликнул Невилл и поднял палочку, хотя не представлял, какое заклинание можно применить против этих людей. Однако его слова не возымели никакого эффекта, Лестрейндж по-прежнему тащили куда-то.
— Остолбеней! Петрификус Тоталус! — Невилл метал заклинания, но они пронизывали белые фигуры насквозь и ударялись в деревья позади, выбивая маленькие фонтанчики щепок. Тогда он спрятал палочку и бросился к ближайшей фигуре.
От прикосновения к плечу чужака руку ожгло, но Невилл все же отбросил его от Лестрейндж. Остальные, казалось, не обращали на Невилла ни малейшего внимания, пока тот не отбросил еще одну фигуру. Она упала на землю и стала отползать к деревьям, постепенно растворяясь в воздухе.
Третью фигуру Невилл ударил ногой, заставив отшатнуться, и ее последний собрат не стал ждать, пока его настигнет та же участь, и отпустил Лестрейндж, растворившись в воздухе. Повисла оглушительная тишина, нарушаемая только всхлипами Лестрейндж.
— Вставай, пойдем, — Невилл протянул ей руку и ужаснулся тому, сколько ожогов было на ее руках: на плечах, предплечьях, запястьях.