— Двухголовеньких, — сказала Ника и дрогнула уголком губ (но всё-таки вверх дрогнула, а не вниз).
— Шестилапеньких! — бодро подхватил я. — Привезти?
— Себя привези.
— Есть привезти себя!
Я сунул погоны в нагрудный карман моей тёплой безворотки, поднялся из-за стола, молодцевато отдал Нике честь и, повернувшись налево-кругом, пошёл печатать строевым к выходу из «молочки».
— Я буду сниться! — крикнула Ника вдогонку. — Часто!
Ну-ну… Если так же часто, как на Парамушир, то лучше не надо. Прокрутят тридцать один сон в одном сеансе, и такая каша получится! Да ещё с купюрами…
В гардеробе «молочки» мне, вместо несолидного шерстяного берета, легковесного пуховика и легкомысленно-полупрозрачного кейса выдали стальную каску, шинельную скатку и плоский солдатский ранец. Я, сдвинув брови, постучал пальцами по торчащему из нагрудного кармана гимнастёрки погону с отчётливым жёлтым просветом — и гардеробщик, извинившись, заменил солдатскую экипировку надлежащей. Теперь это были: фуражка с обмятой тульёй, плащ-палатка и офицерская сумка-планшетка. Другое дело.
— Два дробь четырнадцать, ваше благородие, — сообщил он почтительно. Тринадцать пятнадцать, тире, тринадцать сорок пять. Восемь.
Я кивнул. Эти же цифры были написаны малиновым стилом на плексигласовой крышке планшета. Под цифрами пламенел начальственный росчерк, а над цифрами была типографская строчка: «Капитану ТРДД-4 МС Тихомирову В.Г.» Я пригляделся к подписи и присвистнул: это было не факсимиле! Командир резерва полковник Включенной подписал повестку лично, своей рукой…
Я снова перечёл цифровой код. Место явки: актовый, он же гипнотренажный зал штаба резерва. Время явки: сегодня в половине второго плюс-минус четверть часа. Готовность: восьмичасовая от момента сбора офицеров 4-го Томского резервного десантного дивизиона МС.
Круто. Это значит: пять часов инструктажного сна, час на ознакомление с личным составом моей полуроты, два часа на экипировку, и — ночной вылет… Куда? Где на текущий момент позарез нужны миротворцы? Не дай Бог, если там, где слоны…
Впрочем, тогда не фуражка бы снилась, а белый пробковый шлем. И белые тапочки.
И Вероника не шутила бы про слонов: такие шутки расслабляют, если и вправду туда. Не для военного сна такие шутки.
Как бы в ответ на невысказанный вопрос, под плексигласом немедленно возникла карта — не то Кольский полуостров, не то Чукотка. И немедленно же изменила очертания — надо полагать, из соображений секретности. Я и моргнуть не успел, а она уже стала картой-схемой автобусных маршрутов Томска (северо-восток). Остановка «Шарики» на проспекте Светлых Снов, ближайшая к штабу резерва, была отмечена ядовито-зелёным кружком. Малиновые цифры, обозначавшие время явки, пульсировали.
Дисциплина.
Всё-таки, военный сон есть военный сон: чётко, однозначно, без метафор, с минимальным зарядом лиричности. И пока — без патетики. Сны с патетикой будут потом, накануне деда.
Спасибо, хоть намекнули, где будет дело. Не там, где слоны. Слава Богу, не там, где слоны!
Гардеробщик ободряюще похлопал меня по плечу, улыбнулся и волнообразно шевельнул ушами. Уши были большие и плоские — как у слона… И по плечу он меня похлопал не рукой, а хоботом. Белым.
— Врёшь! — я погрозил ему пальцем. — Я же видел карту!
Белый слон, не ответив, ткнулся хоботом в нагрудный карман моей безворотки, выдернул позеленевший творожник и отправил в розовую треугольную пасть. Вдумчиво пожевал, сплюнул на барьер четыре золотистые звёздочки, задрал хобот и затрубил «Прощание славянки», гулко подхлопывая ушами. На фоне финиковых пальм и белых пагод маршевая мелодия звучала очень душещипательно, хотя и странно.
Разумеется, последние метаморфозы не имели никакого отношения к военной трансляции. Это был уже личный сон, по определению неподконтрольный и неподотчётный, ибо тайна личного сна охраняется государством.
Я пожал плечами и проснулся окончательно. Было без четверти восемь.
Ника спала — у неё сегодня «окно». А мне надо было спешить, потому что на всё про всё у меня ровно шесть часов. За это время надо побывать в конторе (получить расчёт — переоформить акции — обозвать хозяина козлом покурить с ребятами), забежать в Клуб и погасить должок в баре (то-то Гога удивится), вернуться, пообедать, присниться маме (если успею), хотя бы наспех попрощаться с Никой и отговорить её от провожания. Ничего этого мне не хотелось делать, в особенности наспех, а меньше всего хотелось будить Нику, заглядывать ей в глаза и лишний раз убеждаться в том, что она никогда не плачет. Или вдруг обнаружить, что — почти никогда. Ну, не мог я загадать что-нибудь поумнее?