Я прикинул, что могло быть три года назад.
— Тифлис?
— Холодно… — Хельга покачала головой и улыбнулась.
— Вильно? Минск?
— Тоже холодно.
— Цицикар? — перекинулся я в другой конец материка.
— А где это?
— На восток от Маньчжурии, в тридцати километрах от Харбина.
— Теплее, но тоже холодно.
— Неужели Мадрас? Но туда мы пришли совсем недавно…
— Нет, опять холодно.
— Значит, Парамушир, — сказал я.
Хельга промолчала.
— Парамушир?
— Виктор, давай не будем об этом. Пожалуйста. Ты сейчас не услышишь, только разозлишься.
— Сволочь, — сказал я. — Скольких же она сожрала…
— Это не она.
— Она, оно — какая разница? Нежить.
— Там нет никакой нежити, Виктор. Там жизнь. Совсем-совсем другая, не похожая на нас, но всё-таки жизнь.
— Ты её не видела.
— Видела: во сне.
— О, да! Я тоже снился Нике оттуда, и тоже очень бодро. Как с пикника… Мы все снились так.
— Ты всё ещё глухой, — вздохнула Хельга.
Она подошла ко мне сзади и закрыла уши ладонями.
— Глухой, — продышала она мне в темя. — Тетеря.
Её большие пальцы холодили мне виски, мой затылок лежал у неё на груди. Я хотел скрипнуть зубами, но это было уже не нужно: злость проходила. Прошла… Хельга правильно сделала, что скормила бант своему горячему зверю. Бант был здесь неуместен, как парамуширская «снежинка». Я закрыл глаза, чтобы не видеть зеркала.
До чего однозначно всё это выглядит, — подумал я. Вдова. Честно терпела три года, вытерпела день в день — и бросилась на шею первому встречному. Первый встречный оказался женат, но её это не остановило (и его, между прочим, тоже). Природа взяла своё в «гостиничном номере» Клуба, для того и предназначенном. Схема, Значок. И кулебяка с шампанским — чтобы ещё пошлее, ещё однозначнее…
Я знал, что это не так. Даже Гога догадался, что это не так. Но так выглядело.
— Не читай мои мысли, Хельга, ладно? — попросил я. — Сейчас в них так много значков и так мало живого.
— Живое я вижу, — сказала она. — А значки мне не мешают — их нет.
— Ты думаешь, он придет?
— Я не знаю. Он хотел прийти… Подожди, я только сниму чайник.
Сняв чайник, она вернулась и села передо мной на корточки, и взяла мои руки в свои. Её зелёные глаза только что не светились, и это тоже выглядело однозначно. «Значки, значки, значки…»
— Ты меня околдовала? — спросил я.
Она не ответила, зная, что мне всё равно.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— Пятьсот, — сказала она. (И зелёные глаза, смеясь, повторили: «Пятьсот».)
— Действительно, какая разница…
— Одиннадцать. — («Одиннадцать»).
— Я понял, Хельга, извини.
— Двадцать четыре.
— Я задал глупый вопрос — просто чтобы не молчать.
— А я ответила: два раза глупо и один раз точно. Потому что тебе трудно молчать.
А потом она оказалась у меня в объятьях, и я взял её на руки и понёс к кровати — запинаясь о табуретки и задевая мешавшийся на дороге стол. Я не боялся засветиться, потому что светился изо всех своих сил. Я падал и горел — и это была не смерть, а жизнь. «На миг!» — «Разве мало?»…
Потом она снова поставила чайник, и, пока мы одевались, он закипел в третий раз. Было без четверти десять. Мичман не пришёл… Мы пили чай с галетами и ломтиками брынзы, которые уже не просто увяли, а свернулись в трубочки. Чай был действительно волшебным, хотя и не сладким. Сахар, наверное, съел бы его волшебство.
Голова у меня была изумительно ясной и небывало пустой. В ней не осталось ни одного значка. Лишь где-то очень далеко маячило заплаканное лицо Ники — и эти слёзы что-то означали, но совсем не то, что, казалось бы, должны были означать… Я любил это милое далёкое заплаканное лицо — и я любил эти зелёные сияющие глаза напротив, и всё было живое, очень живое. Ничто не мешало друг другу, не путалось и не запутывало меня. Мир был бесконечен, изумительно ясен и непривычно чист. Его не нужно было умиротворять.
Глава 11. Мичман не улыбается
Мичман Ящиц пришёл в 22.17. («Идёт… злой-презлой!..» — шепнула Хельга, и я сразу посмотрел на часы).
В дверь постучали — я бы не сказал, что зло, скорее, решительно, — и я пошёл открывать, а Хельга поспешно пересела в уголок кровати. Наверное, чтобы не мешать нам.
Мичман не улыбался — он был уже сильно на взводе, глаза его штормили, одной рукой он держался за косяк двери. Войдя, он оглядел комнату с каким-то недобрым интересом, покачнулся и щёлкнул каблуками.
— Пр-рошу извинить за опоздание, господин капитан! — Хельгу он не заметил. — Р-разрешите сесть?