— Ну-ну…
Хельга вздохнула.
— Я всё ещё глухой, да? — улыбнулся я.
Она вместо ответа прижалась ко мне и погладила по щеке.
— Ты утром уйдёшь домой? — шепнула она. — К Нике?
— Я люблю её, Хельга. Честно. Это не значок.
— Я вижу…
«Тебя тоже», — подумал я.
Она кивнула и легла мне на плечо. Как Ника.
— Давай спать, — шепнула она.
— Поспим вместе? — спросил я.
— Нет. Просто спать. Тебя усыпить?
— Да.
— Спи…
…Хельга разбудила меня в половине девятого — Яков подходил к дому, и она «увидела» его. Мой пуховик он принёс на себе. Забрать его оказалось просто: никто меня в штабе вчера не хватился. Никого из первосрочников тоже не теряли — у них была пробная мобилизация. Построили на первом этаже, провели перекличку и отпустили. На радостях, что обошлось, они сразу брызнули по домам и пооставляли в гардеробе кто что. Сейчас прибредают поодиночке, все как один с похмела, и забирают.
Яков не стал дожидаться чая, он только спросил, есть ли ещё водка. Водка, слава Богу, была. Он выпил, предварительно капнув из своего пузырька, зажевал колечком лука и ушёл. Ему нужно было работать: печень, кажется, немного отпустила…
Хельга заварила чай, мы сели его пить и пили долго.
— Ты сразу домой? — спросила она, когда мы выпили весь, намолчались глазами, и я уже надевал свой пуховик.
— Сначала в Клуб. Надо предупредить ещё одного.
— Виктор, повестки не было, — настойчиво сказала Хельга.
Я покивал.
— Вот увидишь: Яков не получит никакой повестки!
— Я понимаю, Хельга… — терпеливо сказал я. — Повестка — это значок. Но повестка всегда значок.
— Тебе показалось, что это повестка, а это был какой-то другой значок. Ты запутался в значках. Один ты не любишь, но принимаешь: ты его ждал. А от другого ты отталкиваешься всем живым, что в тебе есть. Рыба видит, что червяк на крючке — и всё равно хватает его. Но иногда вместо червяка на крючок насаживают просто шерстинку…
— Военные сны однозначны, Хельга. Эти значки ни с какими другими не спутаешь.
— Виктор, пожалуйста, если тебе снова покажется, что ты получил повестку — не ходи туда!
— Я офицер, Хельга. И это может оказаться действительно повестка. Червяк, а не шерстинка.
— Сначала найди меня, ладно? Я тебе скажу: запутался ты или нет. Пожалуйста.
Я обнял её и поцеловал её зелёные глаза.
— Упрямый… — всхлипнула она, пряча лицо у меня на груди. — Глухой… Такой живой — и такой глухой… Ну тогда хотя бы не ищи того, который жёг фургоны. Который хочет забрать у вас номера и сделать их совсем мёртвыми не ищи его, ладно?
— Вот уж кого я совсем не намерен искать!
— Вообще не встречайся с ним!
— Он меня сам избегает — и правильно делает. Был у меня с ним один разговор… прикосновениями. Вот после этого разговора он меня избегает.
— И ты его избегай. Как его зовут?
— Полковник Тишина.
— Я запомню. Если вдруг с тобой что-то случится, я буду знать, что это он. И такие, как он.
— И что ты с ними сделаешь?
— Я стану ведьмой!
Я заглянул в её зелёные глаза — и мне стало страшно. Не за полковника Тишину. За Хельгу.
— Оставайся колдуньей, — попросил я.
— А ты — живи. Живи, слышишь? Будь живым.
— Договорились. Буду.
— Иди! — Хельга высвободилась из моих объятий и, пятясь, пошла от меня, пока не упёрлась в стол. — Иди в свой бордель. Потом иди к своей жене. — (Это были значки. Её глаза говорили совсем другое — и я слышал, что именно…) — Уходи. Живи.
Она отвернулась, отпуская меня, и я ушёл…
Этот район Томска я хорошо знал — он почти не изменился за двадцать лет. А может быть, и за столетие. Может быть, он был таким ещё при Великомученике Степане. Разве что яйцекладущие белки тогда ещё не вили гнезда под стрехами деревянных домов, да у лошадей ещё не вырастали рудиментарные крылышки: это началось недавно, после 147-й аварии на Северском заводе.
«Живи…» — думал я, шагая и ёжась на утреннем холодке. Я не мёрз, потому что на мне был пуховик, а просто ёжился по привычке. «Живи». Этот значок может означать слишком многое. Живёт ли, например, полковник Тишина? Или Хельге нужно стать ведьмой, чтобы увидеть его? Живи… Я улыбнулся небу, грачам, яйцекладущей белке, которая сердито затрещала на меня из своего гнезда… Я буду жить. Ещё чуть-чуть — и стану совсем колдун. Это так много и так бесполезно.
С Воскресенской Горки я решил спуститься не там, где мы с Хельгой бежали вчера, а более прямой дорогой: через Обруб, дворами, задами и переулками, и очень скоро вышел на площадь Святых Сновидцев. Отсюда было уже рукой подать до Клуба.