— Это алеф-один? — с надеждой спросил я.
— Я так не думаю, — ответил он. — Я думаю, что это то, что получается при возведении алеф-нуля в алеф-нулевую степень алеф-нуль раз подряд.
— Ты имеешь в виду эпсилон-нуль?
Франкс утвердительно дернул ногой.
— Так они его и называли.
— Кто?
— Дорогой мой Феликс, я провел в этом отеле очень много времени. Проводники скрытны, а вот восходители-неудачники — напротив. Главный смысл большинства восхождений заключается в триумфальном возвращении на террасу, где вновь прибывших и старых приятелей потчуют великолепными сказками о безрассудной храбрости.
— И тебе приходилось слышать о людях, добравшихся до алеф-один без проводника?
— Конечно, приходилось. Все это не так просто, как было до сих пор. Для этого нужны новый порядок бытия, новая плоскость существования.
— Не знаю, как нам удастся одолеть это последнее препятствие. Даже если мы будем наворачивать одно ускорение на другое, все равно мы достигнем предела исчисляемого количества этапов. Алеф-один нельзя достичь никаким исчисляемым процессом. Нам никогда не вырваться из чисел второго класса.
Франкс просто лежал на сухой траве. Цветов здесь практически не было. Я выдернул травинку и посмотрел на нее против неба. Эта травинка делилась на десять ответвлений. Я представил, что снабжаю каждое ответвление ярлыком с цифрами от нуля до девяти.
Я заметил крохотного жучка, ползущего вверх по травинке. На первой развилке он заколебался, а потом выбрал номер 3 и продолжил движение наверх. На следующей развилке он выбрал номер 6, а на развилке после этой — номер 1. Затем он упал мне в глаз.
Я проморгался и стал размышлять, что было бы, продолжай он свой путь бесконечно. Его конечный маршрут можно было бы закодировать единственным действительным числом, полученным от соединения его выборов: 361…
Я понял, что существовало столько же способов взобраться на верхушку травинки, сколько существовало действительных чисел между нулем и единицей. Целый континуум возможных путей… "с" путей.
Но тут травинка испарилась, превратившись в облачко дыма, а воздух разорвал громкий щелчок. Это снова был проводник. Он парил в воздухе в нескольких сотнях футов от нас, неся по человеческого облика альпинисту в каждой из трех своих ног. Его приземистое тело было цилиндрическим. Наверху у него был сверкающий купол и три змеевидных шланга. Один шланг был поднят прямо вверх, и казалось, что он стремительно всасывает в себя воздух, удерживая таким образом проводника с его отрядом над поверхностью. Второй шланг был нацелен на нас, готовый выпустить еще один энергетический разряд, а третий говорил:
— К сожалению, в связи с ограниченной возможностью обеспечения групп проводниками и необыкновенно большим числом заявителей достойного уровня нам стало ясно, что мы не сможем оказать вам содействия в восхождении на Гору Он. Как вы, несомненно, понимаете, интересы общественной безопасности требуют, чтобы подъемы без сопровождения проводника не допускались.
Просим вас немедленно возвратиться.
Мне плохо стало, когда я оглянулся на скалы, которые мы уже одолели. До ближайшей выемки, где можно было бы опереться, было бесконечно далеко. Конечно. мы могли бы попробовать спуститься на дельтапланах.
— Во мглу! — пронзительно крикнул Франкс, улепетывая со всех ног. Первый энергетический залп проводника поджег часть луга, и бесконечнолистные растения испустили густой, почти жидкий дым. Одному мне прыгать не хотелось, и я припустил за Франксом.
Еще один заряд врезался в землю слева от меня, и тогда я бросился в огонь и густой дым, успев задержать дыхание.
Я слышал щебет Франкса где-то поблизости, но видимость была нулевой. Белые струйки дыма вились, сворачивались и разворачивались, сливались в непрерывность. В глазах поплыли яркие пятна, в ушах зазвенело, мне нужно было дышать. Я судорожно вдохнул полные легкие густого дыма.
Я чувствовал, как он движется вниз, к моим легким, разделяется в трахеях и бронхах — липкий грязно-белый мазок распространялся, заливая континуум горящих точек в моей груди. Фантастические бесконечные видения обступили меня со всех сторон, и вдруг оказалось, что я уже не сам по себе.
12. БИБЛИОТЕКА ФОРМ
Когда я пришел в себя, оказалось, что я сутулюсь над пишущей машинкой. Я печатал не переставая, причем уже давно, вбрасывая готовые листы в прорезь на столе"
Стол был из серого пластика. Он безо всякого шва сливался со стеной крохотной каморки, в которой я оказался.
Все в комнатке было белым или серым. Я встал и попробовал открыть дверь позади меня. Заперта. Из стола доносился звук работающего механизма, но ящик тоже оказался запертым.
Я сел и посмотрел на пишущую машинку. Это была стандартная «Ай-Би-Эм Селектрик», разве что вокруг печатающей головки было гораздо больше всякой механики, чем обычно. Натренированным движением я заправил в машинку чистый лист и принялся печатать.
Дурманящее чувство дежа-вю и множественных личностей охватило меня, когда я начал печатать. Я уже все напечатал на этой машинке, все возможные вариации моей истории.
Мои пальцы продолжали танцевать по клавишам. Я творил описание моей жизни, бессвязное, перескакивающее с предмета на предмет описание, которое углублялось в каждую усыпанную листвой аллею моей мысли, бродило по необозначенным тропинкам между ними и продиралось сквозь чащу подробностей.
Обычно писателю приходится выбрасывать что-нибудь из своего повествования. Если он упоминает свою ручку, он не рассказывает вам, в каком магазине он ее купил, что продавщица ела на обед, где был выловлен тунец, пошедший ей на бутерброд, и как образовался океан. Попытка включить в рассказ все детали, охватить все связанные с ним факты приводит к охвату всей вселенной. Все посрослось. Как слипшаяся карамель на забытой тарелке. Но для описания целой вселенной нужно бесконечное множество слов. Алеф-нуль уже не проблема для меня. Я мог воплотить в реальность мечту Пруста.
Я плавно скользнул в ускорение. Мысли стекали с пальцев на бумагу. Там были все детали, объяснение всех мимолетных ассоциаций, и вся безразмерная бесконечность, бывшая моей жизнью до сих пор, была там, на этой странице.
Она вылетела из машинки. Я подхватил ее в воздухе и удовлетворенно просмотрел. Все уложилось в алеф-нуль строчек. В печатающей головке было ужимающее поле, так что каждая строчка равнялась 49/50 высоты предыдущей строки.
Всегда оставалось место еще для пятидесяти строк.
Набирая ускорение, чтобы перечитать страницу, я снова испытал это чувство множественной тождественности. Я уже печатал эту страницу прежде — и не однажды, а многократно, каждый раз немного иначе. И вот тогда стол чвакнул, как это делает игровой автомат, сообщая о выигранной призовой игре.
Передняя стенка ящика откинулась, и из него выскользнула большая книга, только что переплетенная в кожу. Она глухо стукнула о покрытый глянцевым линолеумом пол. Я поднял ее на колени, и она сама раскрылась. Страница справа оказалась точно таким же подробным описанием чьей-то жизни, во многом похожей на мою. За тем только исключением, что этот парень вылетел из колледжа, трахался налево и направо и погиб, попав в аварию на своем мотоцикле.
Слева верхней страницы не было. Все те страницы казались полупрозрачными, и как ни старался, я не смог отделить ни одной. Это было все равно что пытаться найти самое большое реальное число меньше единицы.
Оборотная сторона листа, который я прочитал первым, была чистой, а когда я захотел перелистнуть дальше я столкнулся с той же проблемой. Там было огромное множество страниц, но мне никак не удавалось ухватить одну из них. Каким будет реальное число, следующее за единицей?
Сколько бы раз я ни пытался открыть книгу заново, я находил одну изолированную страницу между двумя слипшимися пачками листов, не имеющими верха. Листы были упакованы так же плотно, как точки на отрезке линии. Их было "с".