Мама, может, и удивилась, но больше обрадовалась. Её прямо распирало от гордости. В тот же вечер всех соседок оповестила, что я теперь студентка, что поступила сама, своим умом и буду теперь жить в большом городе.
На следующий день дядя Гена приволок очередной улов. Мы с ней сидели ночью на кухне, чистили рыбу и болтали о том о сём, когда она вдруг сообщила словно между прочим, что приходил Шевцов. Сердце у меня тут же ёкнуло. Я так разнервничалась, что даже нечаянно порезалась. Мама заохала, принесла йод, а я и не почувствовала.
Меня занимало только одно: зачем он приходил? Рассказать горькую правду? В груди до сих пор ныло и саднило.
Нет, решила я, не хочу его видеть, и оправдания его не хочу выслушивать.
***
Две недели пролетели почти незаметно. И оглянуться не успела. Чаще я просто коротала вечера дома, иногда гуляла с Машкой, пару раз съездила к бабушке в Сосновку, ну и конечно, наведалась в школу. Порадовала Эльвиру и Ольгу Фёдоровну.
За два дня до отъезда мы решили с Машкой напоследок гульнуть – отправились в ДК на дискотеку. Туда ехали на трамвае разряженные и накрашенные, собирая осуждающие взгляды старушек. А вот обратно пришлось топать пешком через полгорода.
У Машкиного дома расстались – попрощались очень тепло, как будто навсегда, обнялись, поцеловались, пообещали друг другу писать письма. Я даже немножко всхлипнула, расчувствовавшись, затем потрусила к себе.
До моего дома, если наперерез и быстрым шагом, идти минут пять, не больше. Я же припустила во весь опор, потому что так поздно ещё никогда не возвращалась. Я даже на ходу прокручивала в уме, что скажу маме в оправдание.
Возле самого подъезда, прямо под козырьком кто-то стоял...
Я сбавила шаг, настороженно вглядываясь в темноту. Лампочку над подъездной дверью, как назло, разбили, и кроме силуэта я ничего не могла различить.
Вообще, я в своём районе каждую собаку знаю и обычно не боюсь тут ходить, даже в поздний час. Но тут вдруг неосознанно напряглась, даже внутри всё задрожало от нервов.
Чёрт возьми, зачем вот так стоять в тени и пугать людей?
Ноги вдруг отяжелели, будто свинцом налились, а сердце разошлось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Человек смотрел прямо на меня – я это не видела, но чувствовала. И от того было совсем не по себе. Ну вот что мне теперь делать? Не бежать ведь прочь. И не кричать «мама». Это тупо.
Сделав глубокий вдох, я смело прошествовала почти до самого крыльца, но затем остановилась. Не знаю, почему. А когда силуэт отделился от стены и шагнул мне навстречу, я чуть сознания не лишилась.
– Таня...
У меня тотчас осыпало кожу мурашками. Шевцов! Откуда он здесь?
– Ты? – только и смогла вымолвить я.
Володя
Недавно встретил своего бывшего историка. Из моей новосибирской школы. Я вообще со многими перевидался за минувший год, но, в основном, с одноклассниками. И с одноклассницами, конечно. Одна из них, тоже Таня, даже учится сейчас со мной в группе. Заметил, что отношусь к ней тепло, лучше, чем раньше. Магия имени, видать.
Ходили как-то всем классом вместе в кафе, ну и потом встречались по печальному поводу – умерла наша учительница из начальной школы. Старенькая, она нас даже не довела до третьего класса, ушла на пенсию. Но первая есть первая. Девочки на похоронах плакали.
В другой раз собирались наоборот по счастливому случаю – наши школьные Ромео и Джульетта поженились. Девочки фыркали: невеста залетела. А я радовался за молодожёнов. И скучал в тот день как-то особенно остро. Я вообще всё время скучаю по Тане. Не думал, что это будет так тяжело.
Ещё, как назло, у Тани нет телефона. А письма писать я, оказывается, не очень-то умею. Пока выжму из себя несколько строк – все мозги набекрень. Хотя её письма читаю и перечитываю многократно – хоть какая-то отдушина.
Когда был на зимних каникулах, просил её, всячески уговаривал уехать со мной в Новосибирск. Но она упрямо твердила одно: нет, не могу, нельзя, как я маму оставлю? Как будто мама у неё немощная. Или, может, это я такой плохой сын и чего-то не понимаю?
Историк нашей встрече очень обрадовался, да и я тоже. Мы всегда ладили, он мировой мужик и отличный педагог. Спросил меня, как жизнь. Я по привычке бодро отрапортовал, что всё замечательно. Ну не говорить же ему, что от тоски порой выть хочется.
Нет, если разобраться, то всё и правда хорошо. Учёба давалась легко. Даже легче, чем в школе. По части комсомольской работы тоже всё как надо: активно участвую в общественной жизни, вот сейчас студотряд собираем… в общем, папа был бы доволен.
И с тёткой живётся неплохо. Она, как творческий человек, не без причуд. Забывает всё на ходу, одевается, на мой взгляд, очень уж экстравагантно или вот, например, требует, чтобы я звал её Анечкой или, на худой конец, Аней – все, мол, так её зовут. А мне дико – она же сильно старше. Правда, потом ничего, привык. Зато в мою жизнь она особо не лезет, а когда отец звонит, клятвенно заверяет его, что я все вечера сижу зубрю, друзей-подруг не вожу и сам не гуляю.
В целом, она недалека от правды, но у меня сложилось впечатление, что и гулял бы – она бы не выдала.
Однажды тётя вскрыла письмо от Тани. Я, конечно, разозлился. А Аня прямо загорелась: расскажи да расскажи. Это так романтично, ах!
Я сначала отнекивался, но потом сдался. А потом и вовсе вошёл во вкус так, что выложил любопытной тётушке всю нашу историю – видать, намолчался, вот и понесло. Ну или просто Аня хорошо умеет слушать.
С тех пор она живо интересуется, что у нас да как. А у нас – никак. Отношения на расстоянии – это идиотизм и пытка. Но что делать?
На майские праздники я собирался съездить к родителям. На самом деле, я рвался, конечно, к ней, к Тане. Представлял себе нашу встречу, предвкушал… только вот встречи не вышло.
В тот день, когда мы виделись с историком, только позже, вечером, меня неожиданно скрутило. Оказалось, аппендицит. Правда, я не сразу это понял, терпел, кряхтел, поначалу вообще думал, что отравился – мы с историком заходили в какой-то сомнительный кафетерий. И Аня как раз на пару дней уезжала на выставку, приехала – а тут я бледный и загибаюсь. Вызвала скорую, ну и в общем, накрылась моя поездка. До майских праздников оставалось меньше недели, а врач со скорой сказал сразу, что в больнице продержат дней десять, и это если осложнений не будет.
Наши из универа навещали меня каждый день, скучать не давали. Аня тоже пару раз забегала. Она ухватилась за какую-то халтурку – оформляла к Первомаю Дом культуры, работала там до позднего вечера, ну и в часы посещений не успевала. Вот только два раза и вырвалась.
Первый раз примчалась буквально на минуту, а второй – посидела подольше. Извинялась, что забросила меня, любимого племянничка, что приходит с пустыми руками, что всё на бегу и впопыхах… Я отмахивался, мол, ничего страшного.
Потом она пристала, отчего я такой кислый. Ну, у меня и правда настроение было хуже некуда. Но это и понятно, чему тут радоваться-то? Особенно переживал ещё и потому, что Таня ведь не в курсе, ждёт меня, я ведь обещал...
– Ну, давай я ей позвоню, расскажу? – предложила Аня.
– Что расскажешь?
– Правду. Скажу, что прооперировали тебя, поэтому приехать не сможешь.
– Нет, не хочу, чтобы она волновалась. Да у неё и телефона дома нет.
– Можно без подробностей. Вызову на переговоры, ну и просто скажу, что не сможешь приехать и всё.
– Она ведь расспрашивать начнёт. Лучше дай ей телеграмму.
– Ну ладно, – согласилась Аня.
– Только ты завтра дай, – воодушевился я. – Или в крайнем случае – послезавтра, а то телеграф первого мая работать не будет.
– Хорошо, хорошо, не волнуйся, – пообещала тётя.
Мне даже чуть легче стало.