Зима, как всегда в Стокгольме, выдалась для птиц тяжелая, и я, конечно же, держал голубя дома, в тепле. Обычно птицы, сменив холодный воздух на комнатную температуру, начинают петь во всю глотку; это вполне естественно, ведь тепло стимулирует половые железы и тем самым форму брачного поведения, которую мы называем пением. Мой Колумб (голубь по-латыни — columba)не был исключением. Стоило мне войти в комнату, где находился питомец, как он начинал семенить взад-вперед и ворковать. Вскоре он стал рассматривать всех членов семьи как соперников — и возможных партнеров. Расправит крылья и хвост и атакует наши ботинки, яростно дергает шнурки. Подобно Каю и многим другим пернатым, которых я держал, он, во всяком случае на время, реагировал на человека. И, подобно им, иногда спускался на голову кому-нибудь из нас и вел себя как влюбленный голубь. (Когда к вам проявляет нежные чувства голубь или скворец, это еще куда ни шло; хуже дело, если в роли влюбленного выступает филин, вооруженный восемью острейшими когтями.)
Настал март, на улице потеплело, и Колумбу, который поглощал неимоверное количество корма и производил соответствующее количество гуано, была предложена свобода. Я широко распахнул окна, он с довольным видом сел на солнышке и безучастно глядел на пролетавшие мимо голубиные стаи.
Как раз в это время я здорово простудился и слег недели на две. Однажды утром меня разбудили какие-то глухие, стонущие звуки. В первую минуту я никак не мог сообразить, что это и где источник звуков. Потом почувствовал, как что-то шевелится у меня в ногах под одеялом. Это Колумб нашел подходящее с точки зрения уличного, вернее скалистого, голубя место для гнезда и теперь усердно зазывал меня туда. В самом деле, чем плохое убежище для кладки!
В один из майских дней я вывез его за город. Он сразу набрал высоту, потом стал описывать широкие круги, и я уже надеялся, что Колумб, как положено голубям, ощутит тягу к дальним странствиям и сам полетит в Стокгольм, к тамошним голубиным стаям. Ничего подобного. Он спустился мне на плечо и завел свое ласковое «ру-ху, ру-ху, ру-ху».
Возвратившись в город, я решил держать его на балконе. Кругом летали влюбленные голубиные пары и одинокие голубки. Колумб ворковал, пыжился и в конце концов явно нашел себе более подходящего партнера, чем наше семейство. В один прекрасный день я обнаружил, что он исчез. Обнаружил не без грусти.
Хотел бы я знать, что думали люди, встречая на улице мальчика, который таращился в небо с придурковатой улыбкой, похлопывал себя по плечу и время от времени восклицал:
— Колумб! Колумб!
Откуда им было знать, что мой возглас относился к летящему в стае белому голубю с черными пятнами на шее и на крыльях.
Снова летние каникулы, снова пышно цветут луга, солнце сияет в вечно голубом небе — таким всегда рисует лето наша благосклонная память.
Наш сосед, любивший фруктовые деревья и мелких пташек больше, чем сорок, уже разорил одно сорочье гнездо, и до меня дошло, что он собирается поступить так же с новым сооружением настойчивой пары. Я влез на дерево, запустил руку в круглое гнездо и извлек комочек, весьма отдаленно похожий на изящных сорок с их блестящим черно-белым нарядом. В жизни не видел более уродливого существа: головенка беспомощно болтается па тонюсенькой шейке, тельце голое, без единой пушинки. Родители осыпали меня бранью, и совсем незаслуженно, ведь в итоге из всего выводка выжил только сорочонок Якоб. Это имя подсказал мне двусложный квакающий звук, издаваемый несоразмерно большой головой сорочонка, особенно при виде пищи. Якоб был изрядный чревоугодник, но после Кая меня трудно было удивить.
Кстати, в то лето я снова обзавелся галчонком. Прежний владелец предпочел расстаться с ним — вполне объяснимое решение, если учесть гуано-фактор. Два представителя врановых стали добрыми друзьями, причем галка, похоже, выбрала сороку себе в родители, а со мной не очень-то считалась. Но ведь я не выкармливал ее с самого начала, как это было с Каем.
Как-то раз галчонок перелетел через пролив и опустился на березу на другом берегу. Я позвал его, но он явно не отваживался повторить свой подвиг. Я уже хотел сесть в лодку и отправиться за ним, но тут вмешался Якоб. Поднявшись в воздух, он спланировал и сделал над опешившим галчонком вираж — типичный для врановых маневр, означающий приглашение к полету. И галчонок вместе с Якобом вернулся на остров.
К сожалению, ему не суждено было жить долго. Приятели обычно ночевали на дереве, и однажды утром я увидел на земле под этим деревом несколько черноватых перышек. Я принялся звать своих питомцев. Наконец с густой ели донесся чуть слышный ответ. Якоб был потрясен ночным происшествием. Судя по всему, виновником злодеяния была серая неясыть. Она выбрала меньшего из приятелей, Якоба не тронула — пока. А на следующий день и он исчез. Я был в отчаянии. Все мои поиски были тщетными, когда же я лег спать, в комнате вдруг послышался чей-то тихий голосок. В углу, на шкафу сидел Якоб… С того дня, вернее с той ночи, он с наступлением сумерек всегда укрывался в доме.
Якоб вырос красавцем, как все сороки. Длинные черные рулевые, живописно контрастирующие с чисто белыми перьями, переливались радужным блеском. Вспомните, как преломляется свет в нефтяной пленке на воде, и она отливает то зеленым, то синим, то красным. Нечто в этом роде происходит здесь, и тот же принцип лежит в основе красочного наряда колибри.
Когда на мою жену находит желание улучшить природу, я говорю ей, что она куда красивее без косметики, как бы искусно ни был наложен грим. И чтобы окончательно убедить ее, заключаю:
— Будь у нас дома картина великого мастера, разве стал бы я добавлять от себя мазки?
То же можно сказать обо всех шедеврах природы, в том числе о птицах.
Пример Якоба лишний раз подтвердил это. Как-то я затеял белить потолок. Якоб очень заинтересовался моим занятием. И не успел я опомниться, как он нырнул в банку с краской — решил искупаться! Обнаружив свою ошибку, он с криком вылетел из комнаты, белый, как альбинос. Прошло немало времени, прежде чем я, дожди и сам Якоб общими усилиями придали ему нормальный вид.
«Сорока-воровка» — не только название оперы, но и хорошо известное понятие всюду, где бы ни водились сороки. В сорочьих гнездах можно найти пропавшие чайные ложки, часы и другие металлические предметы. Конечно, с точки зрения самой сороки эта «преступная деятельность» — полезная черта поведения; птица подбирает все, что может пригодиться семейству. Якоб не был исключением, и мы всегда следили за ним.
Однажды, когда я собирал малину, откуда-то прилетел Якоб. Присмотрелся, как я работаю, сам сорвал одну ягоду, попробовал и решил отложить на потом, поискал взглядом подходящее местечко и сунул ягоду мне в нагрудный карман. Расправил клапан кармана, посмотрел, что получилось, затем всерьез принялся за сбор ягод. И не успокоился, пока не набил карман доверху. С таким членом семьи не соскучишься!
По утрам к нам на остров наведывалась ватага сорок. Мы поощряли эти визиты, клали объедки на видном месте. Заслышав сорочий стрекот, я сажал на руку Якоба и шел в птичью столовую. Якоб набрасывался на лакомую еду, а я удалялся — при мне другие сороки, прекрасно знающие коварство человека, не решались спуститься с деревьев. Но когда стая улетала, Якоб всегда возвращался ко мне.
Целью моих действий было восстановить нарушенные родственные узы Якоба. Пусть ведет обычный сорочий образ жизни с его плюсами и минусами, не вечно же ему жить с человеком — как ни приятно это хозяину, птица в конечном счете немало теряет от такого общества.
Начиная с Кая и Якоба, я всегда старался вернуть своих питомцев в те природные условия, к тем сородичам, которые им нужны, а это подчас трудновато, ведь приходится обучать животное, каких опасностей надо остерегаться, как добывать себе корм. Возьмите сов — птенцы не сразу усваивают тонкости охоты, им помогают в этом родители.
Когда мы в конце лета покидали остров, Якоб давно уже наладил хорошие отношения с другими сороками. И я применил «военную хитрость». Как и все сороки, Якоб любил блестящие предметы. Мы загодя приготовили целую гору металлических предметов: колпачков, фольги и многого другого, и перед тем как сесть в моторную лодку, отдали Якобу эти сокровища. Он тотчас принялся носить добычу в свои тайники, а мы тем временем уехали.