– Не бойтесь ничего, - обратился он к своим подручным, и его голос гулко отдался под сводами пыточной камеры. - Верьте лишь в силу Автонна. Все вы, присягнувшие служить Ему, носите Его изображение. Возденьте же его, и Автонн защитит вас от власти Злотворных.
Стражники поспешили повиноваться, и Тредэйн оказался в окружении серебряных амулетов, зажатых в дрожащих пальцах.
– Теперь отведите его в камеру, - приказал ЛиГарвол. - Мужайтесь, создания тьмы бессильны перед волен Автонна. Он не может противиться вам.
– Не стану вас разочаровывать, - устало сказал Тредэйн. - Я ухожу, потому что здесь больше нечего делать, а этот спор меня утомил.
Это была правда. Глубокая усталость, неизменный спутник колдовских упражнений, уже охватила его, и ее действие усиливалось осознанием поражения. Производить такие разрушения не входило в его планы, но ненависть заставила забыть об осторожности. Теперь же перед его мысленным взором возникли песочные часы, оставшиеся в потайном ящике стола, не замеченном Солдатами Света. Светящиеся песчинки пересыпались из верхней колбы и гасли. Их было так много, и они сыпались так быстро, что в нем шевельнулся страх, хотя Тредэйн не позволил чувствам отразиться на лице.
Стражники все теснили его своими жалкими образками, и у Тредэйна возникло искушение расплавить серебряные диски в их руках, однако он не мог позволить себе столь дорогостоящего удовольствия. Позволил лишь заметить на прощание:
– Чтобы вы не сочли, верховный судья, что время было потрачено даром, я спешу признать вашу победу. Я бессилен против вашей уверенности в своей правоте, и потому добровольно признаю себя колдуном.
Гнас ЛиГарвол не снизошел до ответа.
Стражники, вооруженные образками, препроводили Тредэйна обратно в башню и заперли в камере. Прошло несколько часов. За окном над площадью Сияния сгущались тени.
На закате тюремщик просунул в окошко двери поднос со скудной трапезой и, запинаясь, передал страшному пленнику короткую новость. Белый Трибунал, сочтя, что в показаниях подсудимого нет надобности, и учитывая особую опасность пленника, провел срочное заседание суда по делу Тредэйна ЛиМарчборга (он же доктор Фламбеска) в его отсутствие. Поскольку обвиняемый при свидетелях признал свою вину, приговор был ясен и потому вынесен без долгих проволочек.
Весь город уже знал о предстоящем Очищении почтенного Дремпи Квисельда. Сегодня горожанам стало известно, что это ничем не примечательное зрелище будет украшено Искуплением высокородного колдуна.
Завтра утром.
В камере было холодно и сыро. В гнилой соломе кишели паразиты. Почтенный Дремпи Квисельд лежал неподвижно, уставившись в темноту широко открытыми глазами. Укусившую его блоху он машинально прихлопнул, даже не заметив. Его мысли были заняты совсем другим. Это была последняя ночь в его жизни.
Завтра утром за ним придут. Вытащат из камеры, проволокут по мрачному коридору - или пронесут, если ноги откажутся ему служить - на помост с бурлящим котлом посреди площади Сияния. Огонь наверняка уже развели. К рассвету вода закипит ключом, и его бросят в кипяток, как повар бросает мясо в котелок с супом: живое мясо, мясо, способное чувствовать, испытывать боль и страх, пока в нем еще продолжает тлеть жизнь. А жизнь может тлеть на удивление долго. Случалось, вопящие жертвы долгие минуты бились в кипятке, яростно отгоняя спасительную смерть. Он не раз видел такое своими глазами, и всегда это зрелище пробуждало в нем жалостливое любопытство. Но и в самых диких фантазиях ему не думалось, что однажды он сам…
Квисельда передернуло, из горла вырвался стон. Страшное несчастье обрушилось на него из ниоткуда. Квисельд ни на минуту не усомнился, что стрелианский доктор Фламбеска сыграл немалую роль в постигшей его катастрофе, но не мог понять причин. Они с Фламбеской даже не были знакомы. Он никогда ничем не навредил этому доктору, ничем его не обидел.
Зато он навредил другим, многим другим. Как правило, почтенный Квисельд не позволял себе задумываться на столь неприятные темы, но нынешние обстоятельства были далеки от обычных, и настойчивые воспоминания всплывали на поверхность, как тела жертв в котле Очищения. Едва он успевал отодвинуть в глубины памяти одно, как тут же выплывало другое. Их было слишком много, людей из прошлого, которых он не желал видеть, и самым мучительным было воспоминание о благородном ландграфе Джексе ЛнТарнграве.
Не было спасения от лиц тех, кого он погубил или помог погубить, от всех этих несчастных, таких же невиновных, как ландграф ЛиТарнграв. Тогда Квисельду вдруг подумалось, что его собственная гибель могла быть воздаянием за прошлое, и он впервые в жизни задумался о справедливости Автонна.
И в глухой ночи он, наконец, признался себе, что судьба к нему справедлива. Беспощадно справедлива.
У него не было сил взглянуть в лицо этой судьбе. И еще не поздно избавить себя от ужасных мук. Разбить голову о стену камеры. Да, так он и сделает!
Почтенный Квисельд приподнялся, нашарил в темноте сырую стену. Для пробы слегка стукнулся лбом о холодный камень. Оказалось больно. К утру будет синяк. Нет. Утром уже ничего не будет.
Он встал с соломы и вслепую отошел к задней стене камеры, наклонился вперед и приготовился броситься к противоположной стене. Один сильный удар - и череп расколется. Конец всем бедам.
Ноги отказывались слушаться. Разум тщетно выкрикивал им приказ. Мышцы превратились в студень.
Квисельд упал на колени, спрятал лицо в ладонях и разразился судорожными рыданиями. Он думал, что все слезы давным-давно выплаканы, но сейчас они снова текли ручьями: слезы горя, ужаса, отчаяния и сожаления об упущенных возможностях. Еще недавно, вспомнилось ему, он стоял на Бриллиантовом мосту, глядя на ночную реку, такую быструю и могучую, такую благословенно холодную. Не то что…