Интересно, если долго не дышать, можно потерять сознание? Где-то он слышал что-то подобное.
Темнота накрыла город. Внизу, на площади Сияния, трещал костер, нагревая воду в котле.
Должно быть, он все-таки уснул. Уже светало, и тусклый утренний свет просачивался сквозь решетку, разгоняя туман, клубившийся в камере. Одежда так и не высохла, и Тред совсем замерз. Поднявшись на ноги, он почувствовал тошноту и сильное головокружение. Мальчик шагнул к окну. Еще рано. Внизу, на площади Сияния, скучали, дожидаясь утренней смены, двое Солдат Света. Огонь под котлом пылал вовсю, и вода уже начинала бурлить. На высоком помосте, устроенном на краю сцены, выстроился ряд массивных кресел.
Пусть, но все равно происходящее казалось Треду ненастоящим. Невозможным. Глупым вымыслом. Сном.
Туман рассеивался, становилось светлее. Сменился караул. Небо над помостом приняло обычный тускло-серый цвет, и на площади появились первые зрители. Сначала пришло несколько настоящих ценителей, кутавшихся от утреннего холода в толстые шерстяные плащи. Они встали еще до рассвета, чтобы занять лучшие из возможных мест. Остальные не спешили, но постепенно площадь вокруг сцены начала заполняться народом. На фоне белого двора появились цветные пятна - даже самые бедные горожане предпочитали яркую одежду, приметную на туманных улицах. Время шло. Сквозь толпу людей уже перестало быть видно светлую мостовую двора, но ряды кресел оставались пустыми. Эти места отводились для самых знатных зрителей, вплоть до самого правителя, поскольку было известно, что самым значительным церемониям дреф оказывает честь своим присутствием, хотя, как говорили, против собственной воли.
И вот они появились, эти благородные и знатные господа в кричащих, расшитых изысканными узорами одеждах, украшенных золотом и драгоценными камнями, в сопровождении столь же яркой свиты. Кресла заполнились, и только в середине пустовала ложа, укрытая от несуществующего солнца серебряным балдахином.
Тред надеялся, что это место останется пустым. Не станет же дреф появляться на столь сомнительной… Ошибся.
Послышалась музыка, идиотски торжественные звуки духового оркестра больно задели мальчика. Это им что, праздник? Развлечение? Бессильный гнев прогнал оцепенение. Тред крепче вцепился в прутья решетки. Оркестр играл национальный гимн, возвещая приближение дрефа Лиссида. Все присутствующие стоя ожидали, пока правитель в сопровождении свиты усядется наконец под серебряным балдахином.
Гимн, благо, оказался коротким, и вскоре оркестр милосердно замолк. Выжидающая тишина охватила площадь. Тред разглядывал лицо правителя. Лиссид был совсем молод, не старше двадцати, и казался еще моложе из-за невысокого роста, хрупкого телосложения и бледного лица с мелкими правильными чертами. Тоскливый взгляд дрефа выдавал отвращение, которое, как было всем известно, он испытывал к церемониям, на которых вынужден был присутствовать. Поклонники Белого Трибунала надеялись, что с возрастом он избавится от столь неуместной брезгливости. Пока же, пусть и неохотно, дреф исполнял свой долг, поступая весьма благоразумно - его отсутствие при таком важном событии могло навести на мысль о молчаливом неодобрении действий Белого Трибунала, а такое не прощалось никому.
Тредэйн отвел взгляд от Лиссида и стал рассматривать толпу. Лица собравшихся на площади выражали сосредоточенное ожидание, на некоторых читалось любопытство, трепет, а иногда и радостное предвкушение. Но нигде, даже среди толпы простых горожан, не было гомона, шумного веселья или иных нарушений пристойности. Церемония была серьезнейшим событием, ритуалом нравственного очищения, демонстрацией патриотического единства и благодарности Автонну - единственному защитнику человеческого рода, последнему бастиону на пути полчища Злотворных. Короче говоря, Очищение требовало почтения, граничащего с благоговением, и любое нарушение неизбежно привлекло бы пристальное внимание Белого Трибунала. Солдаты Света неспроста выстроились кольцом вокруг сцены.
Так что оживление толпы, пусть и ощутимое, оставалось благоразумно сдержанным.
Двери в центральной стене, примыкавшей к сцене, открылись, и из Сердца Света выступила цепочка главных руководителей зрелища. Двое - в одежде городских чиновников - черной с красным, остальные - в развевающихся одеяниях Белого Трибунала. Взгляд Тредэйна задержался на самой заметной среди них высокой фигуре - на Гнасе ЛиГарволе. Верховный судья казался совершенно бесстрастным. Отстраненно глядя перед собой, он прошел к самому высокому креслу, воздвигнутому на краю сцены и напоминавшему трон. Другие судьи держались столь же величественно, но их лица не внушали Треду такого безотчетного трепета.
Чиновники заняли места позади них. Двери снова отворились, и из них появилась еще одна небольшая процессия. Впереди шел начальник тюрьмы в щегольской форме с белой кокардой Трибунала на шляпе. Следом Солдаты Света вывели кучку заключенных - оборванных, спотыкающихся и щурившихся на тусклый утренний свет. Один не мог или не хотел идти сам, и его волокли двое стражников.
Рав.
Рав, искалеченный, с обмотанными грязным, окровавленным тряпьем ногами, но покрытое синяками лицо брата спокойно и невозмутимо, как всегда. Зендин стиснул зубы, но отчаянные глаза блестят по-прежнему ярко. За ним ковыляют перепуганные слуги ЛиМарчборгов и еще пятеро незнакомых Тредэйну людей в том, что осталось от ливрей дома ЛиТарнграв, лица их распухли и чернеют синяками, а руки…
Размозжены. Бесформенные куски окровавленной плоти.
Отца среди заключенных не было.
Даже теперь нельзя было представить, что Равнара ЛиМарчборга ждет казнь. Наверняка хоть кто-нибудь да вмешается. Взгляд Треда обратился к дрефу Лиссиду, но тот сидел молча, неподвижный и бесстрастный.
Бесполезный.
Вперед выступил начальник тюрьмы и начал зачитывать имена пленников, длинный список их преступлений, и, наконец, приговор к Очищению, долженствующему избавить мир от заразы колдовства. Собравшиеся горожане молча внимали ему. На лицах - ни проблеска нетерпения, разве что кое-кто, далеко не в первый раз слышавший подобные речи, скучающе переминался с ноги на ногу.
Начальник тюрьмы замолчал. Приговоренных заставили подняться по лестнице на дощатый помост, нависающий над краем котла. Одного за другим их столкнули вниз. Всплеск следовал за всплеском почти без перерыва.
Обреченные не были закованы в цепи. Ничто не сдерживало свободу их движений. Смерть каждого в отдельности не входила в план церемонии: искусство палачей требовало отправить в кипящий ад последнего из казнимых прежде, чем умрет первый. В случае успеха на несколько мгновений все приговоренные оказывались в одном котле живыми и в сознании. Их корчи и мучительные попытки выбраться из кипятка, опираясь на тела других, добавляли немало увлекательности этому в высшей степени поучительному зрелищу.
Не менее увлекательными были и попытки пробиться к краю котла, где стояли наготове Солдаты Света с длинными шестами. Как правило, обезумевшие от боли казнимые не могли удержаться за гладкий изогнутый край, но случалось, что обожженная рука намертво прикипала к раскаленному железу. Тогда зрителям представлялась возможность наблюдать, как жертва, корчась, пытается оторвать ладонь. Независимо от того, удавалось ей это или нет, зрелище было впечатляющим.
Далеко не всем собравшимся открывался хороший вид. Стоявшие у самого подножия котла жертвовали частью зрелища ради ощущения сопричастности. Тем, кто стоял дальше, было видно лучше, но вся полнота ощущений, включая звуки и запахи, по праву доставалась счастливым обладателям кресел на помосте.
Тредэйну было видно абсолютно все, даже лучше, чем самому дрефу. Из окна камеры ему открывалась полноценная картина казни: солдаты, главный распорядитель, судьи, котел, кипящая вода и агония жертв.