…Замедлялось мелькание земных предметов — реки, леса, горы, моря, пустыни. Теплело. Над одной из земель, которая была тепла, зелена, сыра и пахла гарью, Аист поплыл великими спиралями. Он должен оценить ситуацию и высмотреть цель — так ему предначертано.
В медленном кружении закончился день, прошла ночь, наступило утро. К этому времени все уже было ясно. Аист понял, зачем он здесь. Впервые за долгое время Аистом овладела вполне объяснимая тревога, — она была конкретна и адресна, она определяла цель и придавала необходимые силы…
Внизу жила прекрасная природа. Большие территории занимали заросли бамбука, акаций, пальм — близкорастущих деревьев, крепко опутанных лозами лиан. Маленькие извилистые реки змеились в плотных непроходимых джунглях, затем, отороченные зарослями тростника, выбегали на сочные ковровые равнины. На равнинах, в граненых чеках колосился рис, в прямых грядках полей зеленел хлопчатник, соя, чай и арахис.
Архитектура построек органично вписывались в тропический рай: разлапистые храмы, плетеные мосты, дома на сваях — вензельные формы, знаковая вязь.
Но и в плантациях, и в постройках чувствовалось некоторое запустение, витало смятение. Во всем читалось присутствие недуга, поразившего все и вся.
Потому что здесь же внизу, в творениях натуры и человека, живучим паразитом обитала Война, одна из ипостасей Зла. Война строго смотрела на порабощенную землю своими вечно гнойными глазницами. Ее обслуживало ретивое воинство — нужда, голод, болезни. Война хвасталась перед всем миром взрывами и пожарами, радовалась женскими рыданиями, детскими плачами, стонами умирающих. Недуг войны проник в каждое тело, в каждую душу. Война отгоняла от себя соседние народы, птиц и зверей. Только мор, с его атрибутами тлена и смерти, был желанным гостем войны. Тучи его зеленых мух пировали на трупах и нечистотах.
Творцами Войны, — ее головой и руками, — согласно вечному закону Зла, были люди, которые искренне полагали, что чем больше врагов убьет каждый из них, тем меньше лиха останется, тем скорее на их землю придет Добро. И с еще большим усердием люди пытали и убивали друг друга. Война же, яркий персонаж театра абсурда, вертлявой куклой свирепо хохотала, надсмехаясь над самоуверенными жертвами-кукловодами, над людской глупостью и гордыней.
Людям, как всегда, некогда было думать о том, что все войны, рано или поздно, кончаются горьким разочарованием и бессильным раскаянием. И что пока они горды и глупы, злы и беспечны, Добро будет залетать на их пожар лишь иногда, в образе карающего ангела, и только с одной целью: чтобы отнять то, чего они не достойны, — дабы подарить его тем, которым оно, это нечто, по праву принадлежит.
Тревога Аиста вызрела в суровые тучи под ним, набухающие с каждым ударом сердца. Великая энергия загудела в тяжелых водяных парах, загораживающих землю от светлеющего неба. В темных недрах сверкнула красной медью первая молния. Аист сложил крылья и ринулся вниз. Его тело, словно плотный ворох электрических искр, пробило тучу, и скоро он вынырнул под черными куделями, уже во всю мощь источающими тропический ливень. Здесь он превратился в распятие, грозно застывшее над землей, — распластавший крылья и удерживаемый на весу, как на нитках, вонзившимися в его тело потрескивающими огненными волокнами, идущими от туч.
Ничто не вызывало страха, ничто не мешало, но только прибавляло решимости. Он еще раз всмотрелся в свою цель:
…в хижине из тростника и бамбука за низким столиком, поджав ноги, сидели несколько человек с желтой кожей, угловатыми скулами и узкими глазами. Одни жестикулировали над картой и рисовали какой-то план, другие снаряжали оружие. У плетеной колыбели сидела худая женщина с седыми клоками волос. Гримасы корежили ее лицо: она плакала без слез. В колыбели лежал ребенок — скелет, обтянутый кожей. Сухой рот его был открыт, а глаза, провалившиеся в глазницы, полузакрыты, — он стонал. Иногда люди, перекрикивая шум дождя, обменивались резкими словами, взглядами, жестами, из которых спело: Взорвать! Сжечь! Отомстить! Убить!