Наступило молчание. Филипп не спеша потягивал вино, не отрывая внимательного взгляда от Фрэнсиса. Улыбнувшись, он поставил кубок на стол и похлопал Фрэнсиса по плечу.
— Ладно, поздно уже. Доброй ночи, кузен.
С его уходом в комнате стало совсем тихо, лишь из внутренних покоев доносился шум: это слуги готовили хозяину постель на ночь. Через полуоткрытую дверь было слышно, как они непринужденно перешучиваются. Гарри Рассел присматривал за ними.
Вздохнув, Фрэнсис снова обратился к письму управляющего. Он все еще не ответил на него; завтра утром это непременно надо сделать, больше откладывать нельзя. Фрэнсис вспомнил, как отмечали рождение Уилла: было пиршество, дом полон гостей, пышные крестины; он специально заказал для Анны на этот случай бархатное платье с соболями — оно стоило целое состояние. Но жена того заслужила.
Взяв письмо, Фрэнсис поднес его к свече и, когда листок загорелся, бросил его на пол и затоптал. На следующий день он написал, как и собирался, управляющему, чтобы тот выполнял все указания миледи, ибо сам он не сможет присутствовать при крестинах дочери. Он хотел, чтобы ее назвали Мод. В честь отдаленной родственницы, в незапамятные времена основавшей небольшой монастырь, рядом с которым первые Ловелы построили свой дом.
Покончив с ответом, он попытался больше не думать об этом. Но не получалось: Фрэнсис не мог забыть про письмо, он словно вновь и вновь перечитывал его, стараясь уловить истинный смысл. Странное это было послание, помимо неловкости, которая ощущалась в каждой строке, что-то еще задевало его, не давало покоя. Наверное, то, что было за текстом; то, о чем не написали. Фрэнсис долго не мог понять, чего именно не хватает. Наконец его осенило. Ничего не говорилось о самом ребенке, самой Мод: всего лишь скупая констатация факта рождения. Мысль эта все больше и больше угнетала Фрэнсиса. С приближением дня святого Мартина, когда королевский двор вернулся в Вестминстер, Фрэнсис нашел повод вновь отправиться на запад и, покончив с делами в Уилтшире, сообщил сопровождающим, что на обратном пути они заедут в Минстер-Ловел.
Фрэнсис прибыл в свое имение. О своем приезде он не предупредил, так что его никто не встречал, во дворе он увидел только голубей. Тому, что Анна не вышла, Фрэнсис был даже рад. Ему не хватало Уилла, который в таких случаях выглядывал из-за занавесок. Теперь сын был в добрых руках графа Линкольна. Недавно Ричард провозгласил его своим наследником. Таким образом, сыну своего родного брата Кларенса Ричард предпочел другого племянника — сына своей сестры Елизаветы Саффолк. Когда Уилла отправляли в Шериф-Хаттон, многие шутили: мол, поручает своего мальчика заботам будущего короля. На это Фрэнсис не обращал никакого внимания, он любил и уважал Линкольна и был уверен, что сыну с ним будет хорошо.
Появился управляющий, он заохал, запричитал, что милорд никого не уведомил о своем приезде и теперь вот застал всех врасплох. Фрэнсис нетерпеливо махнул рукой, пояснив, что даже на ночь не останется дома — просто заехал по пути передать подарок для новорожденной. В излияниях управляющего, проводившего его до холла, Фрэнсис уловил какую-то фальшь, но еще больше его насторожило выражение лица верного слуги.
Фрэнсис быстро поднялся наверх. Он миновал людскую, открыл дверь в детскую. «Хорошо бы, здесь не было Анны», — подумал он. И действительно, в детской оказалась лишь нянька, мирно дремавшая у большой колыбели из мореного дуба. При звуке шагов она вздрогнула, виновато подняла голову, но Фрэнсис и не думал ее ругать. По его знаку она вышла из комнаты, заговорщицки подмигнув ему на прощанье.
Фрэнсис пересек комнату и склонился над колыбелью. Девочка тоже дремала, подложив под щечку кулачок, такой маленький, что Фрэнсис даже не поверил — Уилл был куда крупнее. Волосы у девочки были темные и пушистые, они торчали в разные стороны. Ничего, потом они станут густыми, заблестят, лягут тяжелым узлом на затылке. Он вспомнил, как ребенком восхищался роскошными волосами матери. Цвет волос малышки его немного смутил — он почему-то решил, что они должны быть светлыми. Все это успело промелькнуть у него в голове, пока девочка не заворочалась, она словно пыталась вылезти из тесных пеленок; ручка ее скользнула вниз, она перевернулась с бока на спину, лицом к Фрэнсису. У него застыло сердце. На маленьком личике ото лба до подбородка расплывалось огромное багрово-красное родимое пятно. Оно задевало даже шею.