Ричард передал свитки Филиппу. Затем посмотрел на мерцающие огни лагеря и сказал:
— Становится прохладно. Смотрите, небо совсем чистое. Завтра, похоже, будет солнечный день.
Немного погодя Филипп ушел. Вероятно, Хью поджидал его. Но в мыслях Филипп был далек от Хью, который наверняка все еще возился с его амуницией.
Когда рука повреждена и долго находится в подвешенном состоянии, не сразу чувствуешь облегчение, когда снимают повязку. Так и Филипп сейчас — он еще не отдавал себе отчета в том, что оковы спали. Возникло и постепенно нарастало некогда испытанное и забытое ощущение внутренней душевной боли.
Филипп не стремился забыть Мэг: какая-то часть его сознания как бы сама собой выключилась. Теперь чувства вновь оживали, и вместе с дорогим сердцу образом вернулось ощущение щемящей тоски, утраты и невыносимой тяжести, которую предстояло нести. Стена, отделившая Филиппа от этой женщины, казалась ему высокой и прочной. Но чувство раскаяния и стыда за несчастье, причиной которого он стал; за оскорбление, нанесенное человеку, некогда ставшему ему другом; за опасность, лицом к лицу с которой он оставил Мэг; за наказание, которому ее могли подвергнуть; чувство вины никогда не проходило у него. В памяти все смешалось, но кошмар этой унизительной сцены с Де Брези перед отъездом из Сен-Омера постоянно преследовал Филиппа. Он четко помнил лишь, что Фрэнсис не пускал его из комнаты, твердо заявив, что либо привяжет Филиппа к кровати, либо вызовет стражу, но не позволит ему отправиться на поиски Эрара Де Брези и его жены. Тогда Филипп подумал, что Фрэнсис действительно может так сделать. В конце концов Фрэнсис известил обо всем герцогиню Бургундскую. Ее ответ почти дословно совпал с предостережениями Фрэнсиса: самое лучшее, что Филипп может сделать для Маргарэт, — как можно быстрее покинуть Фландрию, а уж она позаботится о том, чтобы с ней ничего не случилось. Доводы были достаточно убедительными. Спорить Филипп не решился. За что и был впоследствии наказан — просыпался ночью в холодном поту, вскакивал, дрожа от страха, потому что ясно слышал зовущий голос Мэг.
Осень перешла в зиму.
Филипп тайно отправил герцогине в Лилль письмо, в котором умолял сообщить, как поживает Мэг. Из ответного послания он узнал, что все в порядке и будет и впредь в полном порядке, если только он, Филипп, не станет вмешиваться. Именно этот ответ и погнал Филиппа по белу свету. Оставаясь в Англии, он не смог бы отвечать за себя: ведь Бургундия была так близко, их разделял всего лишь узкий пролив.
Под ногами хрустнула сухая ветка. Сунув руку в карман камзола, Филипп ощутил жесткую поверхность пергамента. Над деревьями стоял белый полумесяц. Филипп внезапно остановился и вслух произнес:
— Мэг.
Если бы только она смогла простить его, если бы позволила позаботиться о ней… если бы он сам смог бы себя простить…
Справа от Филиппа послышались какие-то голоса, и при свете костров стал виден тускло отливающий золотом лев — штандарт Норфолка.
Погрузившись в невеселые мысли, Филипп совсем забыл о том, что завтра — бой.
На дежурстве здесь стояли люди Говарда. Немало удивившись рассеянности Филиппа, они проводили его через лагерь. Филипп взобрался на дальний склон холма взглянуть на поле перед Маркет-Босворт. Внизу, на поросшем вереском лугу стоял, упираясь в небо колокольней, бенедиктинский монастырь.
Вскоре после возвращения из Иерусалима случай забросил Филиппа в Эссекс, и он провел ночь в Колчестере{165} под одной крышей с монахами. В молодости он нередко бывал здесь, общаясь с купцами, отправлявшими морем свои товары в Кале. Позже он целиком посвятил себя службе герцогу Глостеру. Приезжать стал реже. Теперь у него были люди, которые могли бы проследить за своевременной отправкой шерсти из Вудстока в Лондон и Колчестер. Так что гостеприимством братьев-монахов Филипп не пользовался уже давно и был неприятно удивлен, столкнувшись здесь с человеком, который когда-то был монахом в Ридинге. Наполовину священник, наполовину хирург, этот человек обладал необыкновенной проницательностью.