Филипп отправился на ближайший постоялый двор, там снял на короткое время комнату. Он быстро переоделся в поношенное платье и выцветшую шляпу. Накануне в это был одет вожак его команды, выдававший себя за торговца. Его свободно пропустили через городские ворота.
На следующее утро из Мальдона выехал тот же торговец. У ворот он остановился и на ломаном голландском языке заговорил со стражником. Тот охотно указал ему дорогу, пропустил его спутников. Ночью они остановились сразу за Челмсфордом{170}, где главная дорога разветвлялась: одна шла в глубь острова, к Лондону; другая — к устью реки.
Через два дня они уже были на побережье. Хозяин судна остановился прямо в гавани и в любой момент был готов сняться с якоря. Судно уже нагрузили товарами. Последние три дня дул попутный ветер. Филипп и Фрэнсис поднялись на борт еще до рассвета, корабль тронулся вскоре. Фрэнсис сидел на тюке с хлопком, глядя, как постепенно тает в дымке береговая полоса. Взошло солнце, и в тот же миг воздух наполнил торжественный звон колоколов.
Взглянув на спутника, Фрэнсис иронически заметил:
— Бог ты мой, совершенно вылетело из головы: сегодня же годовщина бракосочетания короля Генриха. — Он потянулся, откинулся назад и подпер рукой подбородок. — И отмечаться она будет, не сомневаюсь, с таким великолепием, словно его мадам, эта дурочка Елизавета, прошла в спальню со своим верным Тюдором прямо через двери церкви. Я как-то подумал, не съездить ли самому в Лондон, чтобы посмотреть на эту комедию, но… — Фрэнсис потеребил кинжал на поясе. — В общем, дурацкая была мысль. Все правильно. Я не буду слишком долго досаждать вам своим присутствием, Филипп, разве что герцогиня Бургундская передумает.
— Ради всего святого, Фрэнсис…
— Да, кузен? — Фрэнсис поднял глаза, они горели. Филипп посмотрел на белое, застывшее лицо, и какое-то странное чувство родилось у него в груди — не страх, не жалость, скорее что-то похожее на отчаяние и острую боль предвидения.
— Фрэнсис, это будет означать для вас верную смерть. Если вам себя не жаль, то подумайте хотя бы о тех, кто разделит вашу судьбу.
— Я никого и ни к чему не принуждаю. Неужели так трудно вообразить, что есть люди, которые сами делают выбор? В свое время и вы были горячим и целеустремленным. Правда, тогда вам почти нечего было терять.
Он осекся и густо покраснел.
— Разве вы умеете оживлять мертвых? — медленно спросил Филипп. — Если да, то я не раздумывая пойду за вами.
Последовало короткое молчание. Фрэнсис наклонил голову, закрыв лицо ладонями.
— Извините, я не то хотел сказать. Если кто и заслужил право на счастливую жизнь, то это вы…
— Ладно, не имеет значения. Забудем.
По мере того, как солнце поднималось все выше, небо темнело. На краю его, переливаясь, дрожала радуга.
Фрэнсис зябко дернул плечами и плотнее закутался в плащ.
— А что с мальчиками, Филипп?
— С мальчиками? — Он не сразу понял, о ком идет речь.
— Я имею в виду принцев, — пояснил Фрэнсис. — Что с юным Эдуардом и его братом? Вы что-нибудь знаете о них?
— Я могу рассказать вам, что произошло с мальчиком по имени Джон Глостер, которого все сочли внебрачным сыном короля, — без всякого выражения произнес Филипп. — После Босворта его бросили в темницу и уморили голодом. Тюдор считает, что угрозу надо пресекать в зародыше. А что касается принцев, то коль скоро он предложил руку их сестре, пришлось признать их законными сыновьями. И как, по-вашему, Генрих мог с ними поступить? — Снова наступило молчание, на сей раз более продолжительное. — А почему вы меня об этом спрашиваете? Откуда мне знать больше, чем известно другим?
Фрэнсис взглянул ему прямо в глаза.
— Стало быть, не знаете, — наконец выговорил он. — Я надеялся хотя бы у вас что-нибудь узнать. Ведь от вас у него не было секретов.
— Нет, об этом он мне ничего не говорил, вы уж поверьте. — Слова падали медленно, одно за другим, как капли с листвы после дождя. — И вообще, я не понимаю, о чем вы говорите.
— Я говорю о принцах. Прошел слух, что они умерли два года назад, еще до того, как взбунтовался Бэкингем. — Филипп сдавленно вскрикнул. Фрэнсис поднялся на ноги и оперся о поручни. — Этот же слух впервые дошел до меня в Солсбери, вскоре после казни Бэкингема. Тогда я понимал, что это — злая выдумка, козни приверженцев Тюдора. Потом молва поползла по Лондону, но я тогда не придал ей никакого значения. Просто их нигде не было видно, вот люди и выдумывают. Однажды на заседании совета Рассел предложил переместить Елизавету в Тауэр, к ее братьям, мол, так будет надежнее, пока не покончим с Тюдором. Я увидел лицо короля — и понял, что все это правда.