— Здесь хорошо сказал товарищ капитан, что Юра стал полноправным членом вашей офицерской семьи. Членом нашей маленькой семьи — тех, кто рос с ним с детских лет, — он был и навсегда останется. И это, наверное, высшее качество человека, когда в любом коллективе он становится своим, близким и уважаемым. Это качество настоящего гражданина. И я хочу взять на себя смелость сказать: именно высокие гражданские достоинства моего друга ввели его еще в Одну семью, называемую так в буквальном, а не в фигуральном смысле — в семью Левашовых, состоящую пока что из двух человек. Я говорю это потому, что жизнь, история да и литература доказывают, что полюбить большой любовью можно и жестокого человека, и подлого, и даже ничтожного. Но я верю в то, что Наташа могла полюбить лишь очень хорошего и достойного человека. Потому что сама она благородная и честная натура. Я знаю ее совсем недавно, но ручаюсь за свои слова. В конце концов, — закончил он шуткой, — я следователь. Моя профессия — раскусывать людей с первого взгляда. За Наташу!
Все зааплодировали.
— А я хочу поднять бокал за осуществление моей мечты… — неожиданно начал Цуриков.
— Мы на свадьбе Левашовых, — строго вставила тамада.
— Знаю, знаю! — Цуриков улыбнулся. — Моя уже отшумела и новая пока не предвидится…
— Кто знает… — заговорщицки подмигнул Шуров.
За столом все труднее стало сохранять порядок, несмотря на усилия громкоголосой тамады. Гости раскраснелись, шумели, смеялись, речи перемежались неизбежными криками «Горько!».
— Дайте же закончить! — потребовал Цуриков. — Пью за мою мечту: увидеть свой очерк в центральной газете, — он уже кричал, чтоб его услышали, — очерк о генерале Юрии Левашове, с его большим фото! И еще чей-нибудь очерк в «Советской культуре» о знаменитой певице народной артистке Наталии Левашовой!
Разумеется, все немедленно потребовали, чтобы Наташа спела.
Она растерянно развела руками:
— Инструмента нет…
— Есть инструмент, — ехидно заметил Цуриков. — Насколько мне известно, ты получила сегодня подарок — гитару.
— Ой, забыла! — Наташа прикусила губу, но Левашов так и не понял, действительно ли она забыла или только сделала вид.
— Я начну концерт, — сказал Цуриков, — чтоб ввести Наташу в обстановку, а то без подготовки у нее от волнения может голос пропасть.
Он подмигнул, ударил пятерней по струнам и запел приятным, с хрипотцой, голосом одну из своих любимых песен.
Как часто бывает в праздничных компаниях, после шумного застолья, заздравных речей, бесшабашного веселья наступила лирическая пауза. Каждый, думая о своем, молча слушал песню.
Когда Цуриков замолчал, раздались негромкие аплодисменты. Он передал гитару Наташе.
Она спела романс на слова Есенина, потом русскую народную песню, потом две песни — одну на французском, другую на итальянском языках…
Она пела тихо, вполголоса, но чувствовалось, что сдерживает себя нарочно. Голос у нее был волнующий, низкий, очень проникновенный. А песни — все грустные, с медленной, текущей, подобно широкой реке, мелодией.
Она запела на украинском языке, на английском, а потом, бросив быстрый взгляд в сторону Гоцелидзе, на его родном языке. Когда она закончила, Гоцелидзе вскочил, бросился к ней и расцеловал в обе щеки, на глазах его блестели слезы.
— Ах ра мшвениери хма! Ра хма!.. — прищелкивая языком, кричал по-грузински он.
Наташа и Цуриков пели еще много, им подтягивали хором. Потом, недолго порепетировав, они спели дуэтом. Концерт закончили песней, которую Цуриков написал еще в училище, сочинив и слова, и несложную мелодию.
Потом разбрелись по углам.
Жены Кузнецова и Русанова с высоты своего семейного опыта наставляли Наташу, как жить дальше. Цуриков сообщал Шурову последние московские новости. Офицеры роты собрались в кружок и обсуждали свои дела.