Казалось, Наташа серьезно обдумывает ответ. Наконец она сказала:
— Нельзя. Мне нельзя не доверять. Я не умею обманывать вообще. А уж тебя и подавно. Хотя надо бы научиться, — добавила она не то в шутку, не то всерьез.
Оставшуюся часть пути они не разговаривали.
Поужинали, постояли на балконе. Левашов начал было рассказывать о своем недавнем объяснении с Кузнецовым, но Наташа слушала его рассеянно, мысли ее были заняты чем-то другим, и он скомкал рассказ. Она была в тот вечер задумчивой и хмурой, какой давно не бывала.
Закончить вечер помогли Цуриков и Шуров, ворвавшиеся, когда стрелки часов перевалили за одиннадцать. Оказалось, что Цуриков уезжал назавтра рано утром и вот пришел проститься.
— Но ненадолго, — радостно сообщил он, подняв указательный палец, — скоро вернусь. Буду писать очерк об образцовом молодом политработнике. О тебе, разумеется. — Он ткнул пальцем в грудь Левашова. — Это я придумал такую тему, предложил ее редактору и выбил согласие. Так что гони коньяк.
— Ну какой я образцовый, — Левашов отнесся к словам друга вполне серьезно, — опыта, конечно, кое-какого поднабрался, но до образцовости далековато.
— Стоп, стоп, стоп! — перебил Цуриков. — Я неясно высказался. Речь идет об образцово-рядовом политработнике. Среднем по всем статьям: по чинам, по опыту и по способностям тоже. — Он подмигнул Шурову.
— А он и не средний, — Шуров пренебрежительно махнул рукой, — он плохой. На пожарах обмундирование жжет, преступность в роте развел, как муж — форменный деспот, жене шагу не дает ступить…
— Ну и прекрасно, — сказал Цуриков, — напишу об образцово-плохом политработнике. Что ж, коли он есть такой, все равно я обязан другу сделать паблисити. Так что давай, Левашов, готовь большое фото.
Так, за шутками и болтовней, засиделись далеко за полночь.
Утром его разбудил крик журавлей. Они улетали. В светло-сером брезентовом небе, дрожа, один за другим проплывали три вытянутых угла. Тонкие длинные птицы не в такт трепетали крыльями, выгнув вперед нежные шеи. Наверное, сердцем они были уже где-то далеко-далеко, в теплых краях, за тысячи верст, за горами, морями, пустынями и городами. А может, наоборот, они оставляли часть сердца здесь, откуда их выгоняли холода, но где была, в цвету ли, в снегу ли, их настоящая родина…
Птицы громко и печально курлыкали, не то перекликаясь друг с другом, не то до будущего лета прощались с родными краями. Но сюда, вниз, на землю, их печальный крик долетал лишь тихим отзвуком.
Левашов долго смотрел им вслед, пока углы не стали пунктирными, пока черные точки не скрылись вдали. Увы, осень стояла на пороге. Еще не утвердившаяся, но уже заметная. Пожелтела, поредела листва на деревьях, в садах пламенела рябина. Сухой, колючий ветерок шелестел сухими листьями. Часто над городом нависали свинцовые тучи, готовые пролиться холодным дождем.
Левашов теперь надевал по утрам плащ. Но осенняя пора не нагнала на него минорного, осеннего настроения. Наоборот, он каждый день уходил в роту с радостным чувством.
— Почему бы, а? — спросил он как-то Наташу.
— Потому что у тебя с Кузнецовым все прояснилось, — ответила она не задумываясь. Он посмотрел на нее удивленно: ведь верно! Вроде бы не слушала его рассказов, а уловила.
Конечно, продолжались и споры и выполнялись безапелляционные приказы командира роты. Все было, как заведено в армии, однако главным правилом стало, как однажды, усмехнувшись, определил сам Кузнецов, «деловое сотрудничество».
Наверное, лучшим доказательством тому служило отношение подчиненных. Чуткая интуиция и офицеров, и солдат мгновенно сработала, и теперь частенько к Левашову приходили за указаниями и с докладами, минуя командира роты, чего раньше не было. Авторитет капитана Кузнецова оставался в роте непререкаемым. Просто до этого считалось, что большинство вопросов никто, кроме командира роты, не решит. Теперь многие из них решал замполит. Капитан Кузнецов не относился к этому ревниво. Наоборот, частенько отсылал людей к Левашову.
Общественная жизнь в роте была интересной, и замполит старался сделать ее еще более интересной, разнообразной, избегая шаблонов. «Лучше одно общее, всех увлекающее и полезное начинание, — рассуждал он, — чем десять формальных галочек для отчета».
Вот и сегодня должно было состояться интересное мероприятие (до чего он не любил этого казенного слова!), к которому долго готовились, — встреча с приехавшим по их приглашению генералом Гореловым.
Горелов-третий, как мысленно окрестил своего солдата Левашов, отнесся к поручениям заместителя командира роты добросовестно и серьезно. Он сделал сообщение о Герое Советского Союза испытателе парашютов Андрееве настолько интересно, что его попросили выступить и в других подразделениях гарнизона.