Левашов с любопытством посмотрел на Гоцелидзе, на его румяное лицо, на аккуратно подстриженные нитки-усики, на всю его подтянутую, ладную фигуру (он уже успел почистить китель, смахнуть пыль с сапог).
— Ая-яй, Арчил! — Замполит укоризненно покачал головой. Что с тобой? Разве ты не проходил специальную медкомиссию как раз на крепость нервов и ясность мыслей? Ты что ж, намекаешь, чтоб я ушел?
— Никак нет, — грустно ответил Гоцелидзе. — Вы ведь не уйдете. Но я обязан доложить и об этом положении инструкции…
— Ну, доложил, я принял доклад. Хватит разговоров, давай работать.
— Товарищ гвардии лейтенант, — упрямо продолжал Гоцелидзе, — вы заместитель по политчасти, я вас не могу удалить. Но гвардейцы должны уйти. Один, — добавил он после паузы, — вдвоем не справимся, трое нужны: вон снарядищи какие, вдруг приподнимать придется.
— Разрешите остаться! — одновременно воскликнули Букреев и Копытко, сделав шаг вперед, словно Левашов вызывал добровольцев из строя.
— Я комсгрупорг, товарищ гвардии лейтенант! — настаивал Букреев.
— Что ж, все правильно, остается Букреев.
— Товарищ гвардии лейтенант! — взмолился Копытко. — Вы посмотрите, верно ведь командир взвода сказал про снаряды. Сами посмотрите — по сто килограммов! В случае чего разве вдвоем поднять? Один-то верняком подсматривать должен. Фонарь держать опять же кто будет?
Левашов разрешающе махнул рукой:
— Хватит разговоров! Остаемся вчетвером и немедленно приступаем.
И они приступили.
Вот лежит тяжелый артиллерийский снаряд. Он хорошо сохранился в замурованной комнате, этот добротный смертоносец. А головной взрыватель, уцелел ли он? Фонарь в руках Букреева не качается, застыл неподвижно, в его бледном свете хорошо видна головка взрывателя. Левашов внимательно разглядывает ее, щупает, пытается повернуть. Неожиданно легко винт скользит по резьбе, и взрыватель бесшумно покидает свое гнездо. Следующий снаряд — здесь дело идет туже, зато у третьего и четвертого опять никаких забот. У пятого взрыватель не вывинчивается…
Левашов кончиками пальцев, словно занозу в ребячьей ноге, осторожно трогает, чуть-чуть нажимает; останавливается, долго разглядывает, приблизив фонарь, снова начинает колдовать, наконец с облегчением вздыхает — взрыватель, туго, скрипуче сопротивляясь, вылезает-таки наружу…
Так один за другим обезвреживаются снаряды. С еще большей осторожностью изымаются электродетонаторы из стандартных зарядов. Но перед этим перерезают провода. С особенным вниманием обследуют промежуточные заряды, которые расставлены в проходах между штабелями.
В камере остаются лишь снаряды. А ящики с толом, взрыватели, стандартные заряды Букреев и Копытко уносят наружу. Они сбросили кителя, оставшись в тельняшках, крепкие шеи и плечи лоснятся от пота, губы плотно сжаты, брови нахмурены. Они быстрым шагом, подхватив взрывчатку, идут к выходу из машинного зала и передают ее ожидающим на улице товарищам.
Букреев успевает еще и щелкнуть затвором фотоаппарата.
Офицеры же продолжают свою ювелирную работу. На очереди самая опасная ее часть, и они делают короткий перерыв. Вытирают лица. Кителя они тоже давно сняли и неожиданно замечают, что в этой подземной камере душно, холодно, пахнет землей, стылым металлом, известкой. Некоторое время они сидят молча, давая отдых рукам. Скупой свет стоящих на полу ламп выхватывает из мрака словно высеченные из камня лица, расчерченные светом и тенями. Поднимаются одновременно, не сговариваясь, и берутся за дело. Тихо, еле прикасаясь, обхватывает Левашов гладкое тело снаряда, проводит пальцами, ощупывая — нет ли провода, нитки, оттяжки. Трое других приподнимают тяжелый снаряд, буквально на несколько миллиметров. Левашов быстро и ловко проводит в образовавшейся щели лезвием ножа и убеждается, что разгрузочного взрывателя нет. Тогда они выносят снаряд к отверстию камеры, где его подхватывают другие саперы, и принимаются за следующий.
Чем меньше снарядов остается в штабелях, тем сильнее усталость, тем тяжелее кажутся стальные, начиненные взрывчаткой болванки, тем сильнее дрожат руки и слезятся глаза.
Они отдыхают все чаще и чаще.
Левашов прищуривается и старается не думать о взрывчатке. Другие видения проносятся перед его внутренним взором почти без усилия мысли. Он видит Наташу, которая скоро закончит работу и отправится домой пешком, как всегда, несмотря на порядочное расстояние. Она, наверное недовольно морщась, раскрывает зонт, поднимает воротник плаща, завязывает косынку и ныряет в дождливые, холодные сумерки. И с облегчением вздыхает, отперев дверь квартиры, в которой светло, тепло и уютно. Хлопочет на кухне, надеясь на его скорый приход. Она ведь никогда не знает, когда он придет и придет ли вообще, но он не помнит случая, чтоб к возвращению его не ждал накрытый стол. А что будет, если не только в этот вечер он не вернется, но и в следующий? Никогда не вернется в свой дом? Это ведь возможно сейчас: одно неверное движение, секундная потеря внимания — и…