Он вскочил, обошел стол, чокнулся, глядя ей в глаза — один серый, другой карий, выпил. Торопливо снова наполнил бокал:
— Говори теперь вторую причину!
— Вторая, о которой ты, разумеется, и представления не имеешь. — Наташа небрежно махнула рукой. — И вообще, может, и пить-то за нее не стоит? Пожалуй, не стоит…
Она поставила бокал.
— Ну чего ты? Говори же! — настойчиво твердил он.
Некоторое время Наташа мучила его, изображая колебание, наконец, будто нехотя, опять взялась за бокал.
— Раз ты настаиваешь, раз для тебя это праздник, так уж и быть, давай выпьем… — Она сделала эффектную паузу. — За вторую годовщину нашей первой встречи.
Секунду Левашов стоял пораженный. Действительно! В этот день, ровно два года назад, сидели они на том самом диспуте, где выяснялся вопрос «Что такое любовь?». На какое-то мгновение в сознании произошло смещение времени. Он увидел тот вечер, набухшую осеннюю реку, серую степь под серым небом. И ее с толстыми русыми косами, в бедном аккуратненьком платье, серьезную и молчаливую.
Они долго сидели тогда на шаткой скамейке, думая каждый о своем под настойчивый шум экскаватора, треск пневматического молотка, громыхание грузовиков.
Неужели прошло два года! Ему казалось, этот отрезок времени не имеет измерения — он в одно и то же время является и столетием, и мгновением.
Наташа, словно читая его мысли, подошла совсем близко, коснулась своим бокалом его бокала, чуть звякнуло стекло.
— Нашли мы ответ: что такое любовь? — еле слышно шепнула она.
Он благодарно кивнул головой и выпил за вторую причину праздника.
А на очереди уже была третья.
Наташа стала серьезной и чуточку даже грустной. Она с трудом скрывала напряжение. Ей, наверное, очень не хотелось говорить о чем-то неприятном. Но по своему прямому, не допускавшему недоговоренностей характеру она просто не могла оставить что-либо недосказанным.
— И третья, — сказала она, глубоко вздохнув. — Между нами теперь все ясно, правда, Юра? Нет никаких… никаких вопросов друг к другу? Тем более упреков, — добавила она тихо.
— Нет, Наташка, нет, — потянулся он к ней, — нет вопросов, претензий, попреков, обид, нет камней ни на душе, ни даже за пазухой!
Он снова выпил, а она держала свой бокал в руках, грустная.
Левашов осторожно выпростал из ее пальцев бокал, поставил на стол, обнял, ласково погладил по волосам. Положив голову ему на грудь, Наташа молчала, глядя куда-то в сторону, куда-то далеко, за грань этого дня и часа.
И вдруг он почувствовал, что она плачет. Плечи ее вздрагивали, щека стала мокрой. Это было так необычно, — Наташа плачет! — что он даже не сразу сообразил, в чем дело. Спохватившись, стал неловко успокаивать:
— Ты чего, ну ты чего, Наташка?.. Не надо плакать, пожалуйста…
Постепенно она успокоилась, крепко обняла его.
— Ведь это так страшно! — бормотала она, всхлипывая. — Ты мог погибнуть там… Мне все рассказали… Ты же на волосок от смерти был…
Она снова заплакала. Потом отвернулась, поднесла к глазам платочек. Сказала, не поворачиваясь:
— Если бы с тобой тогда что-нибудь случилось, я бы тоже не стала жить…
Она пошла умываться, а Левашов стоял посреди комнаты… Наташины слезы, ее слова, вся эта сцена глубоко потрясли его. Он как-то никогда не задумывался о том, что чувствует она, о чем думает, ожидая его каждый вечер.
У Наташи был спокойный, сдержанный характер, но, оказывается, она прекрасно представляла все особенности его службы. Она-то хорошо знала, что значит ждать близкого человека, каждый вечер подавляя страх за него в тайниках души. Ведь отец ее был испытателем. И однажды она не дождалась его…
Наташа вернулась в комнату раскрасневшаяся от холодной воды, аккуратно причесанная, даже улыбающаяся. Она преувеличенно хлопотливо завозилась у стола, где все яства так и остались нетронутыми.
— Что же ты молчишь? Ничего не рассказываешь, ничего не ешь. Ты посмотри, чего я тебе наготовила!
Но рассказчиком он оказался плохим: говорил вяло, монотонно и скучно, бормотал что-то об учениях, о переправе, об «убитом» Кузнецове и громогласном подполковнике-посреднике, о неожиданном вызове в область и торжественной церемонии награждения. Ибо все то, что недавно казалось таким значительным и чем он хотел поделиться с ней, вдруг поблекло перед ее невысказанными чувствами.
Тогда она пришла ему на выручку. Стала громко смеяться, с деланным восхищением рассматривала его орденскую книжку. Так они сидели долго-долго.
А когда собрались спать, прозвонил будильник и надо было отправляться на службу.