— Ты одобряешь? — Он напряженно смотрел ей в глаза. — Не пожалеешь потом?
— Я — твоя жена, Юра. Этим все сказано.
На следующий день ровно в девять Левашов снова явился к кадровику.
— Товарищ полковник, — четко доложил он, — я согласен.
— Я знал это еще вчера, — сказал полковник. — Ты что ж думаешь, я сомневался в ответе? — Он улыбнулся. — Так что радуйся. Это ваш майор должен огорчаться, что толкового замполита роты теряет. Да что поделаешь, вам, молодым, надо расти…
Позже Левашов побывал и у командира батальона.
— Давай, Левашов, служи, — сказал майор Логинов. — Честно служи. Знаешь сколько за свою военную жизнь еще мест переменишь! Такая уж наша доля. Я за тебя не беспокоюсь. Ты способный офицер и дело свое любишь, а это главное.
Офицеров роты Левашов пригласил на скромную прощальную вечеринку. Они радовались за него, но не могли скрыть грусти. Гоцелидзе, прощаясь, даже смахнул слезу.
— Вы всем нам пришлись по душе, товарищ гвардии старший лейтенант. Я даже скажу — очень вы хороший человек. Таких не забывают. У меня пока нет семьи, но знайте, дом Арчила Гоцелидзе всегда будет вашим домом!
Власов громогласно хохотал, рассказывал совсем не к месту какие-то не смешные анекдоты — старался скрыть волнение. А обнимаясь на прощание, едва не задавил Левашова в своих медвежьих объятиях.
Капитан Кузнецов хмурился больше чем обычно.
— Где теперь такого замполита достану? — ворчал он притворно. Но потом не выдержал, весело улыбнулся: — Рад за тебя, Юра! Расти до маршальских погон!
Но больше всего были опечалены солдаты. Они к Левашову подходили прощаться группами и поодиночке, писали ему в блокнот свои домашние адреса, чтоб и после увольнения в запас не потерять связь с «товарищем гвардии старшим лейтенантом», дарили нехитрые солдатские сувениры: нож с наборной плексигласовой рукояткой, портсигар с выгравированным парашютом (хоть и знали, что он не курит), картину, выжженную на дереве. А Букреев за две бессонные ночи сделал целую фотолетопись, озаглавленную: «Пребывание товарища Левашова Ю. А. в гвардейской инженерно-технической роте». Когда его спросили, почему не написал звания, он ответил, что специально, поскольку в дальнейшем гвардии старший лейтенант наверняка станет и майором, и полковником, а то и генералом.
На аэродром его поехали провожать Шуров и Наташа, которая должна была приехать к мужу, как только тот устроится на новом месте.
Шуров выглядел печальным.
— Опять новогодняя встреча друзей сорвалась, — вздыхал он. — Когда еще теперь свидимся?
Объявили посадку в самолет, и Шуров деликатно отошел в сторону.
— Я жду тебя, Наташка, — только и сказал Левашов, обнимая жену.
Они поцеловались, и Левашов побежал к самолету. Озябшая на морозе стюардесса жестами торопила его. Поднимая снежные вихри, ветер со свистом носился по бескрайнему аэродромному полю.
Захлопнулась дверь кабины. Самолет задрожал, взревел двигателями, тронулся сначала медленно, потом, набирая скорость, понесся по взлетной полосе.
Левашов представил свою, теперь «бывшую», роту, грусть защемила сердце. Его нет, а жизнь гвардейцев продолжается, как обычно. Хмурый Кузнецов, возможно, отчитывает за что-нибудь дежурного, Томин выводит взвод на лыжный кросс, Гоцелидзе, Власов, Русанов разводят солдат на занятия. Звучат выстрелы на стрельбище, ревут моторы в автопарке, разносится на плацу лихая строевая песня…
Потом Левашов попытался подвести какие-то итоги. Но ему это не удалось. Слишком стремительно пронеслось время, слишком разнообразна и пестра была цепь всевозможных событий.
Столько всего пережито, столько новых людей вошли в его жизнь…
«А раньше? — подумал он. — Разве школьные и училищные годы шли медленней? Не календарями меряется жизнь, а тем, что успел сделать человек. Истина давно не новая, но нередко забываемая. Кто-то в плавном течении будней вовсю работает руками, спешит, помогает своему движению вперед. Другой и в бурном потоке полеживает на спинке, отдавшись на волю волн. А третий и вовсе, схватившись за корягу, застревает на месте, поглядывая, как обтекает его стремнина…»
У него, Левашова, жизнь всегда будет лететь быстро. Он любит неожиданные ее повороты, взлеты, перепады. Ему еще многое придется познать, постигнуть, многому научиться, многое приобрести. И наверное, от многого избавиться…
Самолет оторвался от земли. Теперь за стеклом иллюминатора видны были снежные вихри, метавшиеся над аэродромом. Становилось все светлее, и в какой-то момент все вдруг пронизали яркие лучи солнца. Зазолотились снежные, уходящие к земле облака, засинело необозримое небо. А самолет стремительно и плавно поднимался ввысь, словно подхваченный бушевавшим вокруг неуемным белым ветром.