Скворцов рассказал курсантам, как довелось ему разминировать одно здание. Там помещался немецкий штаб, и, когда наши освободили город, оно оказалось едва ли не единственным уцелевшим. А другие уцелевшие сами по себе взлетели на воздух: одно — через два часа, другое — через десять, третье — через пятнадцать… Было ясно, что в них заложены мины замедленного действия и что, наверное, такая же спрятана и в этом — штабном здании. Саперов послали разминировать его.
«Делайте быстро и будьте поосторожнее», — сказал им генерал.
Капитан Скворцов усмехнулся про себя противоречивости приказаний, но в красных от бессонницы глазах генерала была такая бесконечная усталость, что он только приложил руку к козырьку и заторопился к выходу.
И вот Скворцов и его люди, как всегда, самые опытные, но числом поменьше — в здании. Оно почти не пострадало, его покинули, наверное, торопливо и беспорядочно: на столах еще валялись консервные банки, недопитые бутылки, сигареты. Уцелели многие бумаги, топографические карты.
Бродя по комнатам, Скворцов ощущал то привычное спокойствие, ту отрешенность и удивительную ясность мысли, какие неизменно бывали у него во время сложного разминирования.
Он осматривал полы, потолки, затаившие неотвратимую угрозу. Это был наш советский дом. Скворцову казалось, что немые стены отчаянно, изо всех сил старались подсказать ему, где опасность.
— Товарищ капитан, часовой механизм в котельной заложен, — негромко и спокойно доложил пожилой сержант, прошедший с ним и дороги отступления, и дороги побед до этого вот города.
«Саперы, — говорил Скворцов, — яснее всех почувствовали, когда в войне наступил перелом: до этого больше ставили мины, а после, наоборот, вынимали…»
Он спустился в просторный подвал. Здесь, у стены, за котлом, стояли его люди. Немцы не успели даже замаскировать свежую кладку в стене.
Остальная часть дома была проверена. Ничего нигде не обнаружили — то ли немцы торопились, то ли, вопреки обычной манере минировать в нескольких местах, ограничились одним, так или иначе, заряд был только за этой стеной.
Скворцов отправил всех людей. Они остались вдвоем — сержант и он. Приложив ухо к холодным кирпичам, капитан прислушивался к негромкому мерному тиканью.
Когда тиканье прекратится? Этого он может и не узнать, потому что в то же мгновение остановится и его жизнь. Если только сам не сумеет остановить часы раньше назначенного срока взрыва.
Взрыв мог произойти через час, через десять минут, через минуту. Надо было просто не думать об этом, а делать свое дело спокойно, быстро и точно.
Скворцов знал, как волнуются его товарищи там, в безопасном отдалении, куда больше, чем он сам. Ему тоже не раз приходилось волноваться за других, вытирать пот со лба, бормотать про себя какие-то слова, напряженно разглядывать здание или склад, где вот так же, как он сейчас, работали его товарищи, и с облегчением вздыхать, когда жужжал телефон и знакомый голос весело докладывал: «Порядок, товарищ капитан!»
Бывало и по-другому. Взвивался черный столб, грохотал близкий взрыв, рассыпался окрест дождь скрученных балок, камней, земли.
Значит, еще один сапер «сходил с поезда», не попрощавшись, оставался у обочины дороги, по которой двигались они теперь к победе.
Телефон рядом молчал.
Никто никогда не имел права отрывать минеров от работы. То был телефон односторонней связи. Лишь они сами снимут трубку, когда закончат, чтобы бодро прохрипеть в нее: «Порядок!»
Сколько же еще будут тикать часы? Час, десять минут, минуту?
Убраны кирпичи, тиканье стало громче, вот и мина, ящики с толом, уходящие во тьму камеры, а вот и взрывной механизм, маленькая коробочка, в которой заперта смерть…
Они долго, бесконечно долго исследовали все кругом — нет ли ловушек. И наконец извлекли механизм. Скворцов посмотрел на шкалу, отвел стрелку. И усмехнулся: до взрыва оставалось двадцать четыре часа.
— Ох и шуток было потом, — вспоминает Скворцов. — Задразнили меня тогда товарищи. «Чего торопился, — говорят, — мог и выспаться — будильник небось рядом, не проспал бы». Так что много, товарищи курсанты, было у нас и смешных моментов…
Но Левашов ничего смешного в рассказе полковника Скворцова не нашел. И задумался об этих людях, которые весело подтрунивали друг над другом, потому что смерть дала кому-то из них отсрочку, немного большую, чем предполагали.
А сам-то он сумел бы, приведись, быть таким же спокойным и хладнокровным, как Скворцов? Ведь храбрости в училище не учат — нет такого специального предмета. Или все же учат? Вот рассказ Скворцова не урок ли мужества? Да не только рассказ, а вся жизнь полковника тому яркий пример.