Неожиданным оказалось и назначение Розанова. Его определили в штаб воздушно-десантных войск в Москве. Он еще не знал, на какую должность.
— Скорее всего, по комсомольской линии, — туманно пояснил он.
Собрались напоследок вчетвером — на этот раз дома у Левашова, — порадовались многолетней мужской дружбе, выпили за счастье, за удачу, за любовь, поклялись и дальше дружить, как доселе, и разошлись каждый по своему пути, предначертанному ему судьбой. И управлением кадров.
Левашов получил назначение на должность заместителя по политчасти командира роты.
И так уж сложились обстоятельства, что вылетел он к месту службы внезапно, под самый Новый год.
…Вот обо всем этом вспоминал, перебирая в памяти прожитые годы, Левашов, дежуря в новогоднюю ночь. Он мог быть доволен назначением. В роте служили отличные офицеры, они хорошо приняли его; он чувствовал, что подружится с ними в жизни и сойдется по службе. И с солдатами, как ни мало побыл он здесь, уже предполагал найти общий язык.
Конечно, оставался командир роты капитан Кузнецов, человек, как он успел узнать, с нелегким характером, но, в конце концов, характер характером, а если он, Левашов, будет добрым ему помощником, то о чем речь?
И вообще, исполнилась мечта его жизни: он — офицер-десантник в одном из лучших соединений воздушно-десантных войск.
Живи да радуйся!
Но полной радости все же не было. Наташа не писала.
Между тем немало времени прошло с тех пор, как они простились тогда на вокзале. Суматошные дни, наполненные новыми впечатлениями, делами, переездами… Он послал ей дюжину писем, просил пока писать на московский адрес — родители перешлют. Но почтальон ничего не приносил. Быть может, Наташа уже уехала в какой-нибудь далекий город и ей не пересылают корреспонденцию? Или оттуда письма идут долгими месяцами? Он уже представлял себе тундру, где почтальоны ездят на оленях, или таежные глухие села, куда зимой дороги нет, лишь летом по реке. А может быть, ее отправили за рубеж? Такое со студентками пединститута тоже случалось. Наконец, она просто могла потерять его адрес. Зная Наташин характер, он мог предполагать, что в Москву она не напишет, а будет упрямо ждать его нового адреса и лишь тогда ответит.
Словом, он предполагал всевозможные причины ее молчания, кроме одной, что она просто не хочет писать. Забыла, разлюбила, а вернее, «решила для себя» отрицательно. По каким-то своим причинам не хочет быть вместе, — к черту эвфемизмы! — не хочет за него замуж и все. Так решила, а уж если она решила, он это понимал, переубедить ее не сможет никто. Он злился на нее, порой возмущался, порой же тревожился: не случилось ли что с ней?
Забрезжил рассвет. Сквозь березовые кружева, сквозь плотные еловые заслоны начал пробиваться красный свет восхода. Багряная полоса становилась все шире. Наконец солнце взошло, бросив синие тени деревьев на голубые снега, засверкав на обледеневших за ночь елочных верхушках.
Дневальный прокричал подъем.
Сонные после праздника, но веселые, ловкие солдаты, обнаженные по пояс, выбегали из палаток, фыркая, обтирались снегом. Потом с песней, печатая шаг, пошли на завтрак. Чтоб закончить песню, замкомвзвода заставил маршировать на месте. Но никто не заворчал, пели еще бодрее:
Это была их собственная песня, сочиненная ротным поэтом и положенная на известный мотив.
После завтрака грузили на машины оставшуюся технику. Лейтенант Гоцелидзе распоряжался погрузкой, Левашов имел право отдохнуть после дежурства, но ему не хотелось спать.
Яркое солнце, слепящий снег, крепкий морозный ветерок бодрили его.
Он с удовольствием следил, как быстро и сноровисто работают его солдаты. Да, теперь они его, они должны подчиняться любому его приказу, а он за них в ответе. Эти сильные, удивительно ловкие ребята в голубых тельняшках вызывали у него какое-то странное чувство едва ли не отцовской гордости.
Наконец погрузка была закончена и могучие грузовики скрылись вдали.
Левашов, Гоцелидзе и солдаты роты ехали поездом. За вагонным окном проносились леса и перелески, заснеженные, казалось, протянувшиеся на тысячи километров, те самые, над которыми он еще недавно пролетал на вертолете.