Он тщательнее готовился, продумывал свою аргументацию, десять раз перепроверял то, что недостаточно знал. И подчас убеждался, что зря собирается спорить.
Вот и в день совещания актива он сходил в парк, прикинул объем работ, сделал расчет и убедился, что людей там хватит с лихвой. Проверил еще раз. В глубине души он даже почувствовал странное удовлетворение, когда убедился в том, что капитан не отпустит активистов — время шло, никто не являлся. «Ну что ж, — думал он не без злорадства, — посмотрим, что вы теперь скажете, товарищ командир роты, когда я припру вас к стене неотразимыми доводами». Припирать не пришлось. Кузнецов сразу признал его правоту, а извинился так легко и искренне, что у Левашова не осталось никакого осадка на душе. Наоборот, прибавилось уверенности. Ему вдруг стала ясна, казалось бы, и без того очевидная истина: если ты прав и можешь доказать свою правоту — смело вступай в спор с любым самым грозным начальником. Истина, к сожалению, не всегда и не для всех очевидная.
Левашов дал себе слово, что в дальнейшем, даже в мелочах, он будет сто раз проверять любое свое соображение, прежде чем доказывать его неоспоримость.
Потому, начав разговор о Рудакове, он отнюдь не чувствовал полной уверенности.
— Товарищ капитан, я подумал насчет Рудакова. Следует обсудить его поступок на комсомольском собрании.
— И этим ограничиться?
— И этим ограничиться! Товарищ капитан, — горячо заговорил Левашов, — ведь Рудаков прежде всего не оправдал доверия своих товарищей! Не к ним, а ко мне, к политработнику, он явился с повинной.
Некоторое время Кузнецов молчал, потом спросил:
— В чем же тогда проступок Рудакова? Он ведь к финишу пришел, не сошел с дистанции…
— Но благодаря тому, что я был рядом…
— Вот именно, — перебил Кузнецов. — Выходит, что он же вас прежде всего и обманул!
— Пытался обмануть, — поправил Левашов.
— Не пытался, а обманул! — повторил Кузнецов. — Форменным образом. Он же не предполагал, что вы поменяетесь с ним лыжами и заставите его дойти до финиша. Обман-то налицо, никуда от этого не денешься.
— Но и признание вины тоже было! — не сдавался Левашов. — Потому-то я за обсуждение, а не за строгое взыскание. Этот проступок надо разобрать, показать солдатам всю его неприглядность. Надо, чтобы сам Рудаков перед товарищами повинился. А так отправим на гауптвахту — и не будет психологического эффекта.
— В армии и не требуется пылких обвинительных речей. Не сомневайтесь, солдаты все поймут как надо.
— Я не согласен, товарищ капитан, — настаивал на своем Левашов. — Арест Рудакова будет ошибкой.
Кузнецов посмотрел на часы.
— Вернусь, приму решение, — сказал он сухо.
В тот день разговор на этом и кончился.
А следующим вечером Кузнецов, Русанов и Гоцелидзе уехали в командировку.
Еще через день второй взвод был поднят по сигналу. Положение на реке неожиданно стало угрожающим. Из горсовета раздались тревожные звонки. А за ними поступил приказ немедленно произвести взрывные работы на льду. И к восьми ноль-ноль второй взвод, которым за отсутствием Гоцелидзе командовал замкомвзвода, уже прибыл к мосту. Общее руководство было поручено лейтенанту Власову. Вместе с ним на реку выехал замещавший командира роты Левашов, а также городские инженеры и милицейское начальство.
Все они собрались на правом берегу в том месте, где река делала крутой поворот, перед тем как устремиться к Широкому мосту. Берег здесь возвышался метров на двадцать, это был скорее прибрежный холм. Его окаймляли уже весенние перелески, бурые лиственные и зеленые хвойные. Хотя лежал еще под деревьями хрупкий снег, густо припорошенный местами желтыми иголками.
С холма хорошо были видны слева накопившийся, беспорядочно громоздившийся лед и перекинутый через реку справа в трехстах метрах Широкий мост. Белая, сейчас закованная в лед, была неподвижна. Ледяной покров был сероватым, таким же, как и небо в это пасмурное утро. Кое-где потемней, а значит, и потоньше. Всю эту ровную белесую поверхность разрисовали осевшие следы валенок и сапог, отпечатки лап собак, каких-то мелких зверушек и птиц. Вдоль реки протянулись, скрываясь за поворотом, наторенные лыжни. Кое-где виднелись затянутые тонкой пленкой лунки, пробитые недавно, быть может еще вчера, рыболовами…
Река была неширокой — метров сто пятьдесят — двести. Но характером обладала коварным и каждую весну предпринимала решительное наступление на работягу — Широкий мост.