Левашов первым ползет по узкой доске, под которой дрожит, покрывается паутиной трещинок лед. Он все ближе и ближе подползает к воде, к темной кромке льда, за которую безуспешно хватается посиневшими пальцами Власов.
Теперь Левашов хорошо видит его лицо. Оно в крови. Кровь течет откуда-то из-под слипшихся волос и струйками заливает лоб. Рот плотно сжат, огромное нечеловеческое напряжение угадывается во взгляде.
Левашов протягивает руку, за нее тут же хватается Власов. Но при этом другой рукой он по-прежнему держит над водой голову солдата.
Осторожно, очень медленно, до предела напрягая мышцы, Левашов втягивает Власова на доску. Лед трещит, кусок обламывается. Сильным рывком Левашов вбрасывает Власова на лед, а сам соскальзывает в воду и подхватывает тонущего солдата. До чего же тот, обмягший, тяжел, и до чего холодна вода. Через несколько секунд Левашов оказывается словно в ледовом панцире, тепло одежды и тела улетучилось, руки и ноги коченеют, холод сдавливает грудь. Он широко раскрывает рот, крепко прижимает к себе левой рукой потерявшего сознание солдата и протягивает правую к доске.
А там уже лежит Копытко. Медленно, осторожно на лед вытягивают Левашова. Но у него больше сил, чем у Власова, и он не отпускает солдата, вытаскивая его за собой. Их обоих подхватывают, заворачивают в одеяла и в машине мчат к городской больнице — благо, она близко.
Через час Левашов, взбодрившийся после ледяного купания и всех последующих процедур, выходит из палаты.
Оказывается, солдата контузило и его будут лечить, у Власова же осколком льда сильно оцарапана голова. Но тоже ничего страшного. Наутро выпишут.
В приемной Левашова ждет начальник гарнизона.
Как всегда, генерал-майор говорит негромко, с хрипотцой. Он уже в курсе дела и лишних вопросов не задает.
— Вели себя молодцом, — ворчит генерал Добродеев, — и ты и Власов. И солдат-недотепа, уж коль на то пошло, молодец. Держался, пока последняя спичка не сломалась. Было бы у него их с десяток, он там до самого взрыва все чиркал. — Генерал меняет тон: — Но кто все-таки виноват? Ведь погибнуть мог человек! А по чьей вине?
Левашов молчит. «Действительно, кто виноват? И есть ли виновные вообще? Назначили новых. Так надо же когда-нибудь их учить, они уже приняли присягу, гвардейцы, полноправные солдаты. Пора самим за свои действия отвечать. Может, их плохо учили Гоцелидзе, замкомвзвода, командиры отделений? Чепуха, наверняка сто раз проверяли и натаскивали. Может, уже там, на льду, плохо проконтролировали готовность солдата? Ну уж простите! Тут я сам свидетель, вместе с Власовым смотрел — все были готовы. Тогда кто же виноват? Случайность? Но на случайность взыскания не наложишь, выговора ей не объявишь…»
— Ты за командира роты остался, тебе и отвечать, — словно читает его мысли генерал. — Ладно, потом во всем разберемся, а сейчас иди отдыхать.
Левашов медленно бредет домой.
Еще светло. Солнца на небе не видно, но его незримое присутствие ощущается во всем: в отощавших сосульках на крышах, в бурных ручейках вдоль тротуаров, в распахнутых кое-где окнах, в одежде ребят, уже скинувших пальтишки, — школа-то рядом.
Он идет, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Слова генерала не испортили ему настроения. Он обдумывает их спокойно, беспристрастно, словно они относятся не к нему, а к кому-то другому.
Он остался за командира роты, рота получила задание, выполнила его, но при этом произошло чрезвычайное происшествие. Или это не чепе? Неважно! Даже если по официальным нормам такового нет, то для роты, для него, Левашова, оно налицо. Так вот, в какой мере он за это чепе отвечает? В чем его, Левашова, вина? Конкретной вины, возможно, и нет, а тогда какая? Очень странно чувствовать себя виноватым и в то же время не знать — в чем. Такое ощущение сейчас у него.
Армия — особый организм. Нигде больше одному человеку не предоставляются такие права распоряжаться судьбами и жизнью других людей. И нигде не несет он, командир, за судьбы этих людей такую колоссальную ответственность.
В годы войны бессонными ночами обдумывают полководцы планы наступления, в котором, они заранее знают это, погибнут тысячи, быть может, десятки тысяч их солдат. Ломают голову, чтобы уменьшить потери хотя бы на сто человек, хоть на десять… Основной, главный закон для советского командира, — добиваясь победы, сделать все, чтоб сберечь жизни своих подчиненных. Конечно, это далеко не всегда удается. Но тут уж ничего не поделаешь — нет войны без жертв.