А тем временем экскурсовод что-то объяснял гвардейцам у высокой витрины. За стеклом была выставлена форма красноармейца времен гражданской войны — долгополая шинель и рядом лапти. Солдаты посматривали на это одеяние недоверчиво. «Что ж, — размышлял Левашов, — действительно трудно поверить, что из такой обмундировки рождалась наша сегодняшняя армия. И тем не менее это так. Водородные бомбы чудовищной мощности, межконтинентальные ракеты, самые быстрые самолеты, самые могучие орудия, самые совершенные танки ведут свою родословную от этих лаптей».
Вот залы Отечественной войны. Гвардейцы долго стояли перед большой диорамой «Подвиг воздушного десанта под Вязьмой».
В 1942 году там шли тяжелые бои, в которых участвовали десантники. Диорама вобрала в себя разные боевые эпизоды. На ней изображены герои-десантники — снайпер, медсестра, артиллерист. А вот политрук Улитчев. Тот самый Улитчев, который, будучи раненным, с перебитыми руками, привязал себе на спину мину и пополз навстречу танку. Он дополз-таки и взорвал этот танк — последний в своей жизни…
Гвардейцы ушли в следующий зал, а Левашов еще долго смотрел на диораму. Перед ним на синем снегу, под равнодушными лучами зимнего солнца, застыли опушенные инеем березы, розовеет глубокая балка. Кругом кровь, взрывы, огонь, гаревые шлейфы дымов. Чернеют трупы на снегу, тянутся по балке вереницы раненых, беззвучные громы изрыгают орудия, беззвучно несутся танки… А с неба спускаются, подхваченные ветром, белые парашюты — все новые и новые, и нет, кажется, им конца. Белый снег, белые купола, белый ветер.
На предметном фоне диорамы старый орудийный снаряд. Он настоящий, немой свидетель минувших боев. На нем выгравированы слова: «Памяти павших будьте достойны…»
Сможет ли он, Левашов, быть достойным этой святой памяти? Он, политрук семидесятых, смог бы, как Улитчев, политрук сороковых, не думая о себе, ценой жизни взорвать еще хоть один танк врага? Не думая о себе!.. О чем думает офицер в бою? О том, чтобы выполнить приказ, захватить или удержать рубеж, о том, чтобы уничтожить побольше врагов, сохранить жизнь своих бойцов, о многом он думает. Лишь в последнюю очередь о себе.
В будущей войне, наверное, уже не придется вот так, с гранатой в руке, идти против танка. Другая тактика, другое оружие, другие расстояния. Зато наверняка будут другие примеры, которые надо будет подавать бойцам. Политработник останется политработником и тогда, когда полыхнет вполнеба, ярче тысячи солнц, атомный взрыв… Иная будет война, иная, еще большая мера ответственности командиров.
Левашов отрывается от своих мыслей, оглядывается — солдат нет, они давно ушли дальше. В зал возвращается Шуров.
— Идем, что покажу, — манит он пальцем.
Они выходят в коридор, в одном из концов которого необычная экспозиция. Мраморная плита, золотые буквы, имена погибших десантников Героев Советского Союза. Внизу цветы.
А напротив — дощечки с названиями улиц. Обыкновенные эмалированные дощечки — белые, синие, — какие висят на перекрестках сотен городов. Только почему они здесь, в этом музее, собранные на одной стене?
Он вчитывается. «Ул. героев Свири», «Ул. С. С. Гурьева», «Ул. Десантная». А вот «Ул. генерала А. Ф. Левашова»…
Ну что ж, он хорошо знает историю своих войск, их славные дела в минувшей войне. И названия мест, и имена людей ему знакомы. Его нередко спрашивали в училище, не очень затрудняя себя хронологическими сопоставлениями, не сын ли он генерала Левашова, прославленного командира 4-го воздушно-десантного корпуса, погибшего во время перелета во вражеский тыл.
Нет. Не сын. В прямом смысле. А в принципе — непременно же сын. Во всяком случае, хотел бы им быть…
…Они еще долго ходили по музейным залам — рассматривали экспонаты, фотографии, читали документы. Теперь солдаты разбрелись поодиночке. Многие записывали что-то в блокноты. Другие обступили экскурсовода.
Наконец десантники покинули музей. Одни из них, оживленно обмениваясь впечатлениями, другие в задумчивости выходили на солнечную улицу.