— Я целиком комнату сдаю, а не койки или углы (у нее была своя гордость), да и то вас никогда дома-то не бывает.
После Наташиной телеграммы Левашов поговорил со своей хозяйкой. Он сказал, что к нему должна приехать родственница, и поскольку она женщина — сами понимаете, не Шуров, и будет пользоваться кухней, — то он хотел бы платить больше.
Как объяснить не терпевшей обманов Наташе этот сложный тактический ход, он пока не думал.
Но все оказалось проще. С безошибочной старушечьей проницательностью Ефросинья Саввишна сразу все поняла и, как всегда подумав и пожевав губами, сказала:
— Тут, милок, все правильно выходит. Жене твоей и стирать потребуется, и готовить. Так что больше пользования получается. Если не возражаешь, пятерку накину. — И, хитро посмотрев на него, добавила: — Одна приедет аль с дитем? И где ж ты ее прятал-то?
Левашов покраснел — вот черт, какое дитя! — и забормотал в ответ что-то насчет родственницы.
— А я что говорю! — Ефросинья Саввишна с укором посмотрела на него. — Я и говорю — жена. Жена нешто не родственница?
Сраженный такой железной логикой, Левашов постарался объяснить, что Наташа пока не жена, а невеста, и вообще…
— А дитя нет? — с надеждой повторила свой вопрос старушка, которая обожала маленьких детей.
— Так невеста же, — втолковывал Левашов, — свадьбу еще не играли.
— Э, милок, по нынешним временам и с невестой дите прижить не мудрено. Нет, значит, ну ничего, авось будет. Кого хочешь-то, девочку аль мальчика?
Левашов смутился вконец и постарался вновь перевести разговор на пятерку, с ужасом думая о том, что все эти вопросы, несомненно, будут заданы Наташе.
Все же главная проблема была решена. По существу, они с Наташей обеспечены жильем. «Но только до обмена, милок, — предупредила его Ефросинья Саввишна. — После обмена, сам понимаешь…»
Однако Левашова это не беспокоило. Он уже понял, что существующее положение устраивает не только его, но и старушкиных дочь и зятя. А когда она однажды обмолвилась, что, мол, пока не поменялись, надо бы внучку сюда прописать, то стало ясно, что обмен вряд ли когда-нибудь вообще состоится.
Зная, что Наташа приезжает сегодня, Ефросинья Саввишна, как бы случайно предупредила накануне, что ночевать в воскресенье не приедет — внучка что-то покашливает. При этом хитро глянула на него. Она была тактичным и добрым человеком, эта старая женщина.
В восемь тридцать с букетом цветов Левашов уже прохаживался по перрону городского вокзала. Московский поезд стоял здесь всего четыре минуты и ожидался, как он выяснил, без опозданий. У носильщиков он спросил, где примерно останавливается шестой вагон. И засек это место по будке телефона-автомата.
Утро выдалось чудесное — солнечное, ясное, обещавшее жаркий день.
Существовал прямой поезд из столицы, которым и ездили обычно местные жители (непонятно было, почему Наташа выбрала транзитный). Поэтому перрон был пустынен. Лишь пять-шесть встречающих, как и он, с цветами нетерпеливо топтались у путей. Ровно в девять, гремя на стыках и замедляя ход, дыша разогретым металлом, поезд подошел к перрону.
Левашов метнулся влево, вправо и остановился в ожидании у дверей шестого вагона. Сердце колотилось в груди, ладони стали липкими. Проводница чудовищно медленно открыла дверь, откинула подножку и спустилась на перрон.
И вслед за ней легко и быстро спрыгнула Наташа. Она тут же повернулась спиной к перрону и приняла из рук усатого и небритого мужчины в пижаме два больших желтых чемодана. Потом снова повернулась и, не двигаясь с места, смотрела на Левашова. А он, замерев, глядел на нее.
Наташа была очень красива, но совсем иной, незнакомой ему красотой. Ее русые волосы были подстрижены и собраны в сложной прическе, губы слегка подкрашены. На ней был элегантный брючный костюм, модные туфли…
Было что-то такое дорогое и в то же время немного чужое в ее облике. Потому, наверное, почувствовал он одновременно и радость, и робость, и легкое, совсем легкое ощущение ревнивой тоски. Это длилось секунды.
Он бросился к ней, крепко поцеловал в мягкие губы, горьковатые от губной помады. Она прильнула к нему, закрыв глаза…
К действительности их вернул хриплый громкий голос:
— Подвезем, что ль?
Они недоуменно оглянулись.
Красноносый, явно отметивший уже воскресенье носильщик бесцеремонно грузил Наташины чемоданы на обшарпанную тележку.
— Не извольте беспокоиться, дамочка, доставим в лучшем виде, — бормотал он. — Куда прикажете, к такси? Эх, чемоданчики — любо-дорого…