Парикмахерша естественно не знала ни жены Степанова, ни полковничьей супруги, нм племянницы. Женщины сосуществовали мирно. Видно было, жена Степанова о чём-то спросила Парикмахершу. Та ей ответила.
Один майор сознавал опасность. В любую минуту мог подскочить со своими пацанами Странник, чтобы забрать любовницу. Тогда кошмар возобновился бы вновь. Лиду, жену Степанова, Странник прекрасно знал по Москве. Нежданной встречей он воспользовался бы на полную катушку.
Степанов рванул внутрь. Он схватил Парикмахершу выше кисти. Парикмахерша завизжали уязвлённой пантерой. Женщины вокруг тоже закричали.
Пластмассовый колпак сушилки слетел с крепежа и покатился по полу. Парикмахерша споткнулась и упала. Степанов потянулся за ней и тоже упал.
Изогнувшись, Парикмахерша врезала ему каблуком под дых.
С растрёпанными волосами она побежала к служебному выходу. Рудник попыталась преградить ей дорогу, но получила раскрытой пятернёй царапины по лицу.
Степанов с пола ухватил Парикмахершу за ногу. Она повторно рухнула, отбрыкиваясь.
Услышав, как работницы называют Парикмахершу Ольгой, Странник с Кощеем называли её лишь по кличке, Степанов сказал, защёлкивая на тонких кистях наручники:
- Когда-то, Ольга, ты была человеком!
- Это когда на самосъёме после работы стояла?! – окрысилась Парикмахерша. - Майор, не лыбся. Странник тебя найдёт. У него руки длинные. Зря он тебя в тундре не шлёпнул. Я советовала!
7
ДЕД И УРОД
Рудник пригласила Степанова в квартиру, где обреталась. Четырёхкомнатная принадлежала Попову. Он пригласил эвенку из жалости и для компанейства, чтобы в квартире убиралась да помогала деду готовить.
Степанов подивился, как классно в наше время стали жить отставные шаманы. Мебель в зале стояла морёного корейского дуба. Унитаз, куда майор попросился по малой, сиял лакированным красным деревом.
Попов вышел из просторной белокафельной кухни. На шее висел синий фартук. На покое дед увлёкся приготовлением мясных и рыбных блюд, допуская Рудник лишь к нарезке салатов и варке борща. Острый тесак поблескивал в огрубелых в морозной тундре кистях деда. Маленькие глазки нехорошо поглядывали из-под разросшихся седых бровей. Степанов решил, что Попов осудил приглашение милиционера на квартиру и с удовольствием тесаком бы пырнул. Мысль была не совсем правильная, и Степанов отогнал её, списав на нервы.
О прошлом роде занятий Попова напоминали пёстрый бубен и голова медведя на стене, медвежья шкура на полу, оленьи рога, прибитые вместо вешалки. В клетке скакал попугай. Дед пытался создать уют.
В комнатке Рудник на тумбочке стояла в рамке размытая, сделанная «мыльницей» фотография покойного жениха Яна.
Из детской кроватки с писком, напоминавшим свист летучих мышей, полезло странное уродливое создание, младенец – девочка с вдавленным, будто пяткой пробитым лбом, пульсирующей гематомой на шеей, жутко перекошенными глазами, ртом круглой ощеренной дыркой с единым молочным зубом. Дочь Рудник – Маня держалась за кроватку ручками с шестью пальцами и хрипло квохтала. Она пыталась гулить, что свойственно новорождённым, но уродство голосового аппарата выдавало кряжистое сопение стариков.
Степанов невольно отпрянул. Рудник погладила девочку по вспотевшей
липкой головке:
- Вот произвела зверушку от этого подонка. Силой он овладел мной, и боги тундры мстят.
Эвенка без сомнения и твёрдо выдала слова. Степанову сейчас неуместно было спорить с ней, доказывать случайность природной ошибки и отрицать идолопоклонство. Деревянное вырезанное из пня эвенское чудище глядело из угла спальни. Выпуклые глаза его чем-то напоминали бессмысленный блуждающий взгляд девочки.
- Мы каждый день с Рудник молимся, - сказал Попов, замерший с тесаком в проёме дверей. Сочувствие из его интонации выветрилось, осталась попытка объяснить нежданно свалившееся богатство – ковры на полах и стенах, плазменный телевизор, бар с иностранными напитками для гостей.
Рудник взяла девочку на руки. Чтобы дитя не орало, сунула в рот младенцу розовую соску. Единственный вылезший зуб скользнул по резине со скрежетом. В глазах Рудник пробежало затаённое сочувствие. Она не отказалась от ребёнка в роддоме. Возможно, это что-то значило, кроме религии и морали предков.
Прошли на кухню. На ходу Попов закрывал двери в комнаты, чтобы майор не клал глаз на роскошную обстановку.
Рудник присела на стул:
- Теперь вы понимаете, почему я его так ненавижу. Этот Странник или Пут- ник от меня не уйдёт. Выследила его сучку…
- Ту бабу? – поднял брови Попов, заваривавший чай.
- Час назад взяли странникову сожительницу, - пояснил Степанов.
- Выслежу и самого гада! – резанула Рудник.
- Я говорю – случай, - попробовал утешить Попов. Он искал у Степанова поддержки. Пустив Рудник в дом, дед не ожидал, что она затрахает его мстительностью к Страннику. Рёв урода тоже не давал покоя.
Рудник заревела:
- Бог его наказал во мне. Я знаю. Молилась и открылось. Не хотела я его. Жених у меня был. Ян. Поступил он не по-человечески. Силой взял. Он, когда дрыгался на мне, я о Яне думала. Получилось ни то, ни сё…
Чай у Попова был ароматный, но чересчур крепкий, «купеческий».
- Не по понятиям с тобой Странный сошёл, - сказал Попов. Поймав взгляд Степанова, передёрнул. – Я так слыхал. На зонах насильники не в чести. Опускают их ещё в «Столыпиных». Удавку на шею и… Крайне мере, в старину было. Теперь расхлебались.
Глаза Степанова блеснули:
- А что болезненнее всего было бы сделать Странному? Всё знаешь, дед.
Попов усмехнулся:
- Правду сечёшь. Шаман знает. Боги тундры шепчут.
- Что же? Яйца ему отрезать?
- Бродягам по жизни самое дорогое – свобода. Хотя некоторые и на нарах короли. Если взять кассу , источника не будет.
- Ты бы помог?
- Я-то что? Я – старый. Проучить Странного было бы не грех, за девчонку... Рудник вызвалась проводить Степанова до машины. Понизив голос, сказала в подъезде:
- Боюсь деда. Добрый-добрый и вдруг – заскоки. По ночам с ножом бродит. Я запрусь в спальне и дрожу.
8
ШТУРМ
Степанов позвонил Василию Николаевичу, наказав запретить жене и племяннице с ребёнком нос высовывать из квартиры. Прокурор поддержал. Он вместе с майором сидел в Управлении, ломая голову, как расколоть замкнувшуюся в показаниях Парикмахершу. Баба по природе своей должна проколоться, рассуждал Яков Андреевич. Решение он нашёл, вспомнив о безопасности родных.
Разыскали мать Парикмахерши и привезли вместе с внуком в помещение временного содержания, где отсиживалась мамаша. Парикмахерше пригрозили лишением материнства, раз она не занимается воспитанием ребёнка и не может служить ему примером, ведя аморальный образ жизни. Милиционеров одобрила скандальная бабка, ругнувшая матом дочь, что та жадна на деньги.
Мать Парикмахерши пила и была завистлива. Знала, дочь трётся с авторитетом и , казалось, имеет по жизни больше, чем заслуживает. Была бы она сама помоложе…
Сынишке лучше было бы в каком-нибудь «суворовском», чем с такой бабкой и матерью. В Парикмахерше вдруг проснулось материнство. невыдержала она глядеть на перекошенное лицо ребёнка, боявшегося пуще смерти голубых мундиров. С рождения страх внушали, чтобы хорошо вёл.