— Аминь, — отозвался я. — В нашем дремучем лесу, где кое-кто хочет установить новый порядок, на каждого ему лично вредителя…
— Ты это о чем? — удивился Рябов.
— Да так, о своем. Не обращай внимания, у меня же сейчас с психикой не все ладно. А как следствие по делу Петровича?
— Тоже не все ладно. Они лучшие силы бросили на поиски похитителей крутого бизнесмена, липового «Сокола»… Опять же убийство в аэропорту не кого-нибудь… Да, какие бы солонки не обследовали, даже ту, что при покойном обнаружилась, так там была именно соль… Только обыкновенная соль… Куда бы они ни совались… Скажи, почему ты так решил? Усмехнувшись, я предельно откровенно признался:
— В этом-то вся соль, Сережа. Не та, что Петрович любил. Другая. Он ведь очень сильно хотел, чтобы я Саблю изничтожил, даже опыты надо мной ставил, как над лабораторной крысой, которая от аналогов часиков с ума сходила или на товарок набрасывалась… Добро бы только это и его психологические этюды. Если даже отбросить в сторону судьбу Арлекино, который все больше наглел, становясь опасным именно бравированием своей абсолютной безопасности, я бы о многом мог тебе рассказать, но… К чему пустые слова, если мне пришлось поступить исключительно, как желал того сам господин Осипов.
— Ну ты даешь… — пробормотал Рябов.
— Нет, это он дал. Он дал мне понять, что его противнику известно об интересе Петровича. Прямым текстом. Кроме того, Осипов вел себя, словно я ему обязан подчиняться. Не спорю, мой портрет он изучил — будь здоров. Однако при этом упустил из вида одно обстоятельство. Помнил, что я игрок, но…
Я затянулся с глубокомысленным видом, однако Рябов нетерпения не выказывал; еще бы, мы с ним выкроены по одному природному лекалу, и в этом мне всего лишь хотелось в который раз убедиться.
— Петрович сказал: нужно найти такой ход, чтобы Сабля поверил мне. Вот я его и нашел. Причем к этому меня подтолкнул он сам. Я Петровичу стишок о патриотизме цитировал, а он меня в нелюбви к родине обвинил. Хотел лишний раз доказать, как хорошо изучил. При этом признался: он-то сам жить готов, чтоб родине отдать последний сердца движущий толчок. Вот и отдал. Ради родины, чтобы на ней людям жилось лучше и всякие сабли на себя много не брали. Господин Осипов с честью выполнил свой патриотический долг, правда, не ожидая, что станет всего лишь фишкой в моей игре. Как бы то ни было, он себя в жертву принес, ну прямо-таки как те, что грудью дзоты закрывали. Если Сабля узнает о том, что Осипова исполнил я… Какой еще более сильный ход можно придумать?
— Никакого, — понял меня до конца Рябов.
— Изучил он меня, жди, — слегка подымаю планку собственного авторитета. — Знал бы все, не суетился насчет той дискеты…
— Да, ты говорил — блеф, — вспомнил Рябов.
— Вот именно. Не привык я работать бесплатно, это он твердо усвоил. И попался, тем более вцепился я в него мертвой хваткой. У Вершигоры дискетка? Хорошо. Только нужна мне она, как Петровичу соль на том свете. Пусть смолу без соли хлебает с приветом от Лиды, двух фотографов и всех прочих, кого он туда успешно спроваживал. Кто других людей привык фишками считать, тот сам ей стать может. Это я давно понял.
— Опять играешь, — хрустнул сложенными в замок пальцами Сережа. — Разве для тебя все эти…
— Нет, Сережа. Есть разница между завербованным, благодаря их же подлым штучкам, фотографом и бандитом Гусем, между ходячим микрофоном Лидой и убийцей Арлекино…
— …а разница между Осиповым и Вершигорой?
— Тем более. Осипов, между прочим, и Вершигору подставлял. Такие все чужими руками делать привыкли. Кабинетные крысы, оказавшиеся все-таки подопытными. Быть может, я даже к Сабле схожу, хотя ты снова будешь протестовать.
— Как? — впервые за всю беседу по-настоящему удивился Рябов. — Ты же дал слово генералу.
— Это он тебе поведал?
— Да.
— Ты ему веришь?
— Конечно, Вершигора никогда…
— Значит, не веришь мне. Только ведь, Сережа, Вершигора слишком доказательства любит, однако здесь он тебе ничего не докажет. Зато я… Хочешь прослушать запись нашей беседы, или, как все остальные, на слово поверишь? Да, Сережа, я же говорил: тебе чуть-чуть не хватает… А ты все в шутку перевел. Я не сказал генералу, что согласен. Я сказал: допустим, что согласен. А это, как говорят в одном некогда веселом городе, — две большие разницы. Моего ответа Вершигора так и не услышал, зато, находясь в роли подопытного кролика, я не имел права вести себя иначе. Теперь — другое дело.
— Все-таки не понял, что ты решил? — пробормотал Сережа.
— Какие дела, Рябов? Новый год приближается, Рождество Христово, может, сперва отдохнем, а уже потом что-то будем решать? — предложил я, и Сережа тут же безо всякого вдохновения процедил:
— Представляю себе этот отдых.
В том, что слова Рябова оказались почти пророческими, мне пришлось убедиться в коридоре. Рабочий день давно закончился, однако, несмотря на это, услышав мои шаги, из своего логова выскочил главный сердечник фирмы, сжимая в руке кусок водопроводной трубы, и стал с видом политрука Клочкова на пути генерального директора.
— Ты это перестань, — испуганно пячусь назад, — я здесь ни при чем.
— Это не для тебе, — нежно погладил трубу генеральный менеджер. — Хотя я имею сказать: все из-за тебя! Ты всю дорогу покрываешь эту малую пакость, которая пьет с людей кровь бочками. Все, он меня чуть не положил в гроб, пора кончать его штучек. Раз и совсем…
— Ты как всегда прав, — несколько снижаю боевой порыв генерального менеджера. — Но только подумай мозгами. Они же у тебя есть. И вообще, у кого здесь есть мозги, кроме как у тебя? Ну, дашь Косте по голове, так он от этого еще никогда не умнел. Зато, если дашь ему наповал, даже я не смогу тебя отмазать. Пойдешь в бега на старости лет. Оно тебе надо?
— Оно мне даром не надо, — опустил оружие возмездия генеральный менеджер. — Только за твоего любимчика мне больше пятнадцати суток не дадут… Какие там сутки? Весь город, слышишь меня ушами, весь город скинется на пару грамм золота с рыла, все, кому эта гадина портила жизнь… Мне отольют такую медаль, какой не было у египетского фараона среди его золотого запаса.
— В таком случае, тебе все равно придется погибнуть. Медаль нацепишь, надорвешься и еще…
— Ха, он говорит — еще. Я медаль на могилу этого дряни положу, чтобы он с нее не выскочил призраком мотать с людей жилы…
— Подумай, Костя ведь женился. Снежана за него отомстит. Будешь лежать рядом, — пытаюсь испугать подчиненного, однако последняя шутка Кости сделала генерального менеджера еще храбрее, чем становился сам Педрило после распития валерьянки в гордом одиночестве.
— Она отомстит? Она на ту медаль первая пару грамм откинет. Все, уйди с путя, я с Кости сделаю, как папа с Павлика Морозова…
— Думаешь, я насчет Снежаны преувеличивал? Жди, пару граммов, как же. Пару болячек на голову — гарантирую. Она почему за мужем убиваться будет? Потому что ей станет некого лупить качалкой по голове. Вот и придется замену Косте искать. Хочешь, чтобы она вместо него по твоей башке стреляла — никто не возражает.
— Снежана — хорошая девочка, просто жалко ее удовольствий лишать, — призадумался генеральный менеджер.
— Это еще что? Я его на Новый год чуть было в дурдом не определил.
— И что тебе помешало? — обвинительным тоном взвизгнул менеджер.
— Мест нет. Одна койка всего забронирована. Для того, кто может оказаться еще дурнее Кости. И кто это может быть? Не подскажешь? И не надо. Сам знаю — это тот, кто сердце симулирует, а на самом деле мозгом поехал. Ты чего на неприятности нарываешься? Мало того, что ты у ментов под колпаком…
Грозный вид менеджера резко поблек, он стал похожим на субъекта, одновременно страдающего искривлением позвоночника, косоглазием, возможно, недержанием, но только не сердечной недостаточностью.
— Что ты мне гонишь? — на всякий случай спросил он напыщенным тоном, аккуратно ставя свою трубу под стенку.
— Я не гоню, а предупреждаю, — шепчу, озабоченно оглядевшись по сторонам. — Меня два раза допрашивали. Знаешь, что в меня стреляли?
— Подумаешь, — беспечно махнул рукой этот поистине незаменимый специалист, — в тебя всю дорогу…