— Успокойся, профессор. Это случилось по ошибке.
— Да? — недоверчиво переспросил доктор наук, и я заметил, как на его лбу проступили горошинки пота.
— Говорю тебе, произошла накладка.
— Точно?
— Двести процентов. Я выяснил — киллер охотился за тобой, значит… — осекаюсь на полуслове, потому что отважный Дюк перекривился, словно у него заныли даже фарфоровые зубы; того глядишь, доползет до койки генерального менеджера, чтобы составить ему теплую компанию по поводу сердечного приступа.
— Может быть, — пискнул Дюк. — Тем более, на меня наехали!
— Не может быть, а точно. Мы же с тобой похожи, как сиамские близнецы на Пизанскую башню. Да, кстати, туалетную бумагу уже выдать или ты еще способен минуту продержаться?
— Тебе бы все над людьми издеваться, — начал успокаиваться доктор наук. — Над теми людьми, которые за небольшую процентовку приносят колоссальные доходы. В тебя, наверняка, стреляли именно по ошибке. Зато на меня наехали! Слышишь, на меня наехали, а ты, вместо того, чтобы принимать действенные меры в сложившейся ситуации, скалишь зубы. Можно подумать, тебя не коснется… Без меня торговля тут же рухнет.
Я рассмеялся от души, и Дюк тут же пояснил:
— По крайней мере, в салонах.
— Лады. Выкладывай, что у тебя. Кстати, объявляю благодарность с занесением в личное дело: по части нудностей ты уже догнал генерального менеджера. Если нет, постарайся убедить меня в обратном.
— Один наглец пытается вернуть товар.
— Обычное дело.
— Да, но он требует неустойку.
— Пошли его.
— Уже послал. Но ты бы слышал, какими словами он отвечал. Я думал, это порядочный бизнесмен, однако он выражается, как последний уголовник. Даже от тебя я ничего подобного не слышал.
— Спасибо за комплимент. Отчего же разгорелся искусствоведческий спор?
После этого вопроса Дюк начал ерзать, словно в кожаном кресле под его задницей вырос гвоздь средних размеров.
— Опять новоделами балуешься?
Воинственный запал Дюка тут же улетучился. Доктор наук потупился, окончательно капитулируя после моего порыва записаться в вассалы наехавшего на него клиента.
Сто раз говорил этому выдающемуся деятелю искусств — всучивай лохам новоделы без присущего тебе наглого апломба. Однако в разговорах с новоявленными собирателями доктор наук продолжает держаться так, словно Рембрандт, прежде чем приступить к работе, сто раз советовался с Дюком по поводу композиции картины «Даная».
Против новоделов в салонах я не возражал, потому что таким образом поддерживал кавказских беженцев. Мастера-золотые руки изготавливали дуэльные пистолеты, сабли, кинжалы точно так, как их деды-прадеды, «калашниковых» и «макаровых» в своей мастерской они не сочиняли. Однако их работы от подлинно старинных вещей может отличить только специалист, а не основные клиенты Дюка, толком не знающие разницы между иконой и переводной картинкой.
Лежит на полке пистолет, по всему видать, старинный, оттого как в нем обоймы нет. Красивый, длинноствольный, переполняющий радостью сердце какого-то лопуха. Пусть себе покупает. Лох ведь не догадывается: действительно старинный пистолет стоит в десять раз дороже. И прекрасно, человек средства экономит, да и не все ли равно, что у него в доме валяется: новодел или подлинно старинная вещь?
Дюку этого явно недостаточно. Он, чтобы эрудицией блеснуть, поскорее товар сбагрить, вполне может доверительно поведать клиенту: это пистолет, из которого Мартынов палил по Лермонтову. Кстати, на соседней полке лежит кинжал, принадлежавший той самой княжне, с которой великий поэт лепил образ Мэри, хотя в реальной жизни ей повезло встретиться со Степаном Разиным.
Причем доктор наук лепит горбатого такими словами, каких его потенциальный клиент не мог слышать даже на пересылке. Однако, видимо, кто-то научил одного из таких пациентов понимать прекрасное.
— Интересно, Дюк, что ты всучил человеку? Наверняка гнал полову. Это ты умеешь. Что-то вроде «Необычайное восприятие мира художника несомненно повлияло на выбор модели и придало общему решению тот декоративный вид…» Ты кончай этот самый вид из себя устраивать, тоже еще безмолвное приложение к креслу выискалось.
— Прекрати хамить! — взвизгнул Дюк.
— Прошу прощения. Раз ты такой крутой, иди сам с клиентом разбираться.
— Что я такого сказал? — снова занял глухую оборону доктор наук. — Просто попросил тебя, по-дружески…
— Короче, Дюк. Ты забыл, сколько стоит минута моего времени?
— Клиент интересовался эротикой…
— И ты всучил ему двухтонную статую «Леда и лебедь», которая стоит возле Центра современного искусства. Правильно сделал. Она всему городу на нервы действует.
— Живописные произведения ему не понравились, — не повелся на мелкую провокацию доктор искусствоведения. — Однако я сумел убедить его купить раритет. Настоящий, вот в чем загвоздка. Самый что ни на есть подлинник, а вовсе не пейзаж неизвестного голландца работы Антоновского.
— Интересно. Чтобы ты лоху да настоящую ценность предложил? Дюк, как дела со здоровьем? Не знаю, что тебя подвигло мимо настоящих клиентов антиквариат пузырить. Короче, в чем дело? Ты загнал первый номер журнала «Плейбой», а клиент вместо Мэрилин Монро обнаружил на развороте Нонну Мордюкову?
— Он приобрел «Эротические сонеты» Эфроса, выпущенные в двадцать втором году тиражом двести шестьдесят экземпляров. И теперь имеет наглость заявлять, что это фуфель, и даже требовать каких-то мифических неустоек. Ты с ним должен разобраться! В конце концов, я вопросами охраны не занимаюсь.
— Ты уверен, что это подлинник?
— Еще бы! — выпалил доктор наук с таким видом, словно его заподозрили в шпионаже в пользу неспособного как следует платить государства.
— Нитки проверял?
— Зачем?
— Так, теперь слушай внимательно. В то время, когда ты служил директором музея и сдувал пыль с бесценных полотен, половина из которых сам знаешь, чего стоит, была история с Эфросом. Некие ловкие ребята разыскали в одной из типографий бумагу, застрявшую на складе с легендарных тридцатых годов. Ребята были ушлые, не только платину из ракет воровать умели, а потому, используя последние достижения военных технологий, запалили дополнительный тираж Эфроса, один в один. Только вот позабыли указать в выходных данных, что это переиздание. Технология сперва помогла им хорошо заработать, а затем погубила. Нитки выдали. Те самые, которые использовались в обмотках агрегата, о существовании которого население не догадывалось. Усек, профессор?
Дюк стал потеть с удвоенной энергией. Еще бы, это в меня снайпер по ошибке палил и промазал, а действия хозяина «Эротических сонетов», с точки зрения доктора наук, могут быть более прицельными по отношению к выдающемуся искусствоведу.
— Значит так, Дюк. Дуй к Студенту, и, если Эфрос шит далеко не белыми нитками, неустойку заплатим без второго слова.
— Зачем, что, ты этого бедуина отогнать не можешь?
— Могу. Но вдруг он решит отомстить? Смотри, Дюк, я за тебя переживаю. Выползешь на улицу, а лох тебя кирпичом между ушей шандарахнет. Не спорю, может, благодаря этому поумнеешь, однако существует вероятность и другого исхода. В общем, к чему мне вероятные громадные расходы фирмы?
— Какие?
— Гробокопатели сейчас за яму берут двести баксов… Шутки в сторону. К эксперту пойдешь для очистки совести, если мое предположение подтвердится, неустойка будет выплачена. Причем, в том объеме, что требует клиент. И, чтобы тебе совсем радостно на душе стало, за твой счет. Попробуй возразить.
Как же, жди. Дюк прекрасно понимает: у меня, в отличие от современных бизнесменов, школа старой закалки, когда честное слово было надежнее любых подписей и печатей на договорах. А попробует все-таки что-то лепетать, так не только клиенту, но и мне заплатит, причем гораздо больше. Такими деньгами престиж фирмы оценю, Дюк на общественных началах год торговать будет.
После того, как доктор наук осчастливил меня своим отсутствием в кабинете, сюда степенно внес свою козлиную бородку главбух.
— У нас возрастают расходы, — поведал страж каждой копейки фирмы. — Причем совершенно ненужные, я не позволю, чтобы средства уходили в воздух.