— Ступай, голубчик, тебе здесь делать нечего. Только изведёшься от бабьего крика. Дело здоровое. Все рожают, и твоя жёнка сдюжит.
В последнем Михаил был не уверен. Она ведь такая хрупкая, Лиза, такая маленькая. Живот больше её самой.
Но при первых воплях из спальни Воронцов сбежал сам. На части её рвут, что ли? Далеко от дворца он всё-таки не ушёл. Ходил по набережной, мерил шагами гранит, глядел на окна. За одним из них, зашторенным розовыми китайскими занавесками, была их спальня, и там творилось страшное. Доктор, акушерки, а на подступах, как дальний заслон — Александра Васильевна.
Минутами ему казалось, что крики жены долетают на улицу. Но это расходившиеся нервы заставляли графа слышать то, чего не было. Может, ему стоило остаться? Поддержать её? Сколько раз он сидел рядом с ранеными друзьями, пока их кромсали полковые живорезы. Держал за руку, ободрял, многие потом говорили, что с ним легче. Считали чем-то вроде талисмана. «Боже мой, но что же Лиза? Почему так долго? С ней точно что-нибудь не то».
Махнув рукой, Воронцов пошёл к дверям дома. Там оказалось, что он шлялся по морозу не более десяти минут. За это время у жены и воды-то толком не отошли.
— Сударь мой, по первому разу это часов семь будет, — укорила его за нетерпение старая графиня. — Ехал бы ты, что ли, на Невский. К приятелям. Ввечеру возвращайся. Можно и в клубе посидеть, газеты полистать... Дитя на свет Божий толкать — дело долгое.
Граф сник. Семь часов? Инквизиция какая-то! Его жену будут рвать изнутри, а он поедет газеты читать? Походил ещё немного, велел заложить дрожки, убрался подальше от дома. Но вдруг подумал: бывает же, что женщины умирают в родах. Надо, конечно, надеяться на лучшее, но вдруг... А его нет. И как тогда Лиза? Может быть, сию минуту она хочет его видеть. Поворотил с полдороги.
Александра Васильевна уже не знала, что с ним делать.
— Никому ты тут не нужен! — разозлилась она. — Ей-богу, до чего все мужики настырные! Лучше бы в другое время из жён душу не вынимали! Беспокоятся они! Экая важность — баба на сносях! Сиди вот в сторонке тихо, раз не можешь время скоротать.
Воронцов еле сдержался, но уступил. Через несколько минут он понял: старая графиня права. Лиза то начинала кричать, то затихала. Неизвестно, что лучше. Когда она металась в схватках и выла, ему казалось: жена умирает. Когда молчала — уже умерла. Так прошло несколько часов. Он не сдвинулся со стула в передней. Потом, улучив момент, когда тёща ушла за новыми чистыми холстами, быстро взбежал вверх по лестнице, миновал анфиладу залов и застыл перед дверью спальни. Створки были открыты, чтобы дать роженице больше воздуха. Форточки в комнате не растворяли, боясь простудить мокрую от пота женщину. Зато в двух смежных залах их распахнули настежь.
Сквозь дверь Михаил видел спину врача в чёрной атласной жилетке. Мелькала то его лысина, окружённая нимбом серебристых волос, то красные, голые по локоть руки. С трудом графу удалось разглядеть макушку Лизы — её чёрные, разбросанные по подушке локоны, не завитые, спутавшиеся, при каждом вздохе метавшиеся из стороны в сторону. Лица жены он не видел. Да и, откровенно говоря, боялся увидеть. Ему казалось, что она рожает на кровати, но графиня лежала на канапе. Наверное, так удобнее?
Вдруг Лиза хрипло, надсадно закричала и на самой высокой ноте сорвалась в плач.
— Вот так, вот так, голубушка, — послышался одобряющий голос доктора. — Молодец. Гляди какой!
И почти немедленно раздался другой плач. Тоненький, но громкий. Сначала шлепок, а потом голос. Вибрирующий на какой-то непереносимой, оперной чистоте, когда единственное спасение — заткнуть уши.
— Ну что, дождался? — сзади графа по спине похлопала здоровенная лапища Александры Васильевны. — Теперь встал? Иди. Смотри. Девчонка.
— Почему? — не понял Михаил.
— Да уж я слышу, — вздохнула тёща. — Не ругай больно жену. Оба оплошали.
Ему бы и в голову не пришло ругать Лизу за то, что их первенец — не мальчик.
Граф споткнулся о порог и скорее упал, чем вошёл в комнату. Доктор, вытиравший мокрые руки, укоризненно глянул на него.
Акушерки мыли младенца, и от прикосновения воды тот верещал, не переставая. Михаил не знал, куда ему смотреть: то ли на красный надсадный комок крика, то ли на белую, как скатерть, жену. Инстинктивно потянулся к Лизе. У неё было такое усталое лицо, как после их прогулок на Везувий. Только ещё бледнее. Искусанные губы вспухли. Веки полуопущены.
— Дайте посмотреть, — прошептала она.
Ей поднесли ребёнка. Тут уж и Михаил разглядел крошечное чудовище. И это так долго не рожалось? Меньше кошки!