Слова Раевского о Лизе больно задели Воронцова. Граф не верил им. И в то же время был сбит с толку. Такая нежная, робкая, неумелая, она не могла оказаться развратной. Но ведь ей не шестнадцать... «Лиза свободна, он порочит её из зависти», — сказал себе Михаил. Однако разум редко берёт верх, когда затронуты чувства и возбуждена подозрительность.
Воронцов был собственником. Он трудно переживал, когда приходилось делить ласки случайных пассий с товарищами. Жена же в его воображении представлялась чем-то в высшей степени личным, только ему принадлежащим. Он не со всяким позволил бы ей разговаривать, не то что... Потерпеть сомнения в её верности было бы выше его сил. Тем более сомнения, возникшие ещё до свадьбы. Как он будет верить ей, если она уже побывала в чьих-то руках?
В то же время Михаил знал, что способен простить женщину. Есть много извиняющих обстоятельств. Молодость, неискушённость, опытный соблазнитель. Разве он сам чист? Мужчину не судят за то, за что дама подвергается общему презрению. Умом граф понимал всю ложность подобной морали... Но сердцем не мог примириться с изменой.
Со всеми этими сомнениями он пришёл к отцу Василию в следующее своё посещение Мобежа. Священник спешил на крестины и менее всего был намерен разбирать сердечные проблемы графа. Он почесал бровь, помолчал, а потом промолвил:
— Кому другому я бы сказал: простите девушку и живите счастливо. Но вашему сиятельству этого делать нельзя.
Воронцов опешил.
— Почему?
Он явился сюда не для того, чтобы ему сказали, как поступить. А для того, чтобы поддержали в уже принятом решении. Ибо последнее слово граф всегда оставлял за собой.
— Потому, ваше сиятельство, — голос отца Василия звучал строго, — что вы на самом деле никого не готовы прощать. Вы измучите себя и её. И будете несчастны.
«Разве я настолько чёрств?» — удивился Михаил.
— Вас все любят, — вздохнул настоятель. — Считают справедливым и сострадательным. Так оно и есть. Но это лишь внешнее. В глубине души вы очень жёсткий, самолюбивый человек. Вы не перенесёте малейшего сомнения в чистоте избранницы. А её измена, даже мнимая, будет для вас трагедией. Поэтому я говорю вам: найдите другую суженую.
Воронцов молчал. Он внутренне не мог согласиться с приговором, хотя холодок сомнения уже поселился в его груди. В конце концов, граф даже не сделал Лизе предложения и не знал, что она ответит. А ответить девушка могла всё что угодно, вплоть до фразы Раевского: мол, у неё есть обязательства перед бывшим женихом.
После столкновения с адъютантом Михаил Семёнович решил всё-таки отправиться в Сент-Оноре, хотя бы для того, чтобы помириться с Лизой. Но разговор не получился. Со времени приезда кузена Браницкая вела себя не так, как привык Михаил. Стала резкой, раздражительной, насмешливой и высокомерной. Казалось, её что-то гнетёт, но она скорее переругается со всем светом, нежели попросит помощи.
Граф был встречен без прежней приязни. Лиза ходила насупленной и как будто не замечала его.
— Елизавета Ксаверьевна, — решительно сказал Воронцов, — вы не находите, что после случившегося нам необходимо объясниться?
Девушка бросила на него косой сердитый взгляд и осведомилась:
— А что вы, собственно, называете случившимся? То, что не пожелали подойти ко мне на балу и оказали тем самым крайнее пренебрежение? Или то, что произошло в церкви, и вы теперь не знаете, как себя держать в свете?
Трудно говорить с женщиной, решившей резать правду, как хлеб.
— Если я чем-то задел вас, Лиза, то прошу прощения, — граф склонил голову. — Но в Тюильри я вас просто не заметил...
— Нет, — она подняла на него тёмные от обиды глаза. — Вы прекрасно меня заметили. И вы видели, что мне нужна ваша помощь. Но не решились подойти. Из-за Александра. И именно за это теперь просите прощения.
Иногда страшно, когда тебя так хорошо понимают. Да, чёрт возьми, в чём она его винит?!
— Мадемуазель, — проговорил Михаил, подбирая как можно более нейтральные выражения, если вас чем-то стесняет ваш кузен, я могу сделать так, что он вас более никогда не обеспокоит.
Мгновение Лиза молчала, упрямо глядя в пол.
— Я думаю, есть такие вещи, — наконец произнесла она, — которые каждый человек должен решать сам. И чьё-либо вмешательство неуместно.
Михаил Семёнович закусил губу. Она отталкивала его, сама выстраивала стену, которой ещё недавно не было. «Ах, зачем уехал Шурка? И зачем приехал этот наглец?»
— Воля ваша, — сухо произнёс граф. — Но как лицо, служившее с господином Раевским несколько лет, должен предупредить: он ненадёжный человек.