Александр Павлович продолжал улыбаться. Амбиции. Одни амбиции. Скольким таким обиженным на весь свет благодетелям человечества государь осушал слёзы. Смешно вспомнить.
— Сядьте, друг мой, — настойчиво повторил император. — Что написали прямо, сие лишь изобличает чистоту ваших намерений. И желание остаться незапятнанным в глазах царя. Чего всякому верному подданному хотеть должно. При дворе зависти и оговоров всегда больше, чем действительных заслуг. Неужели я, который вырос среди этого сплетения интриг, не отличу пошлой зависти от донесений, продиктованных искренним радением о пользе Отечества?
Михаил пока не улавливал, к чему клонит собеседник.
— Неужели в ваших глазах я столь несведущ как государь, что легко пойду на поводу у ложных измышлений? — доверительно продолжал император. — Вы человек выдающихся достоинств, один из лучших военачальников нашей армии. И вы думаете прожить без нападок ревности? Оставьте подобное самообольщение. У нас лгали, лгут и лгать будут. Но ведь я сам могу всё увидеть и по достоинству оценить то, что вы сделали для корпуса. И поверьте, ничто, кроме моего собственного мнения, не повлияет на решение. Даю вам слово.
Воронцов боялся поверить услышанному. Сколько раз за любезными оборотами крылось самое отъявленное недоброжелательство!
— Ваше сердце и ваш слух отравлены недоверием, — ласково упрекнул его Александр Павлович. — Вы поминутно ждёте подвоха. А между тем, если я прежде не всегда поступал милостиво по отношению к вам, то любое действие монарха продиктовано дюжиной причин, большей частью остающихся в тени. Вам кажется обидой то, что на моём посту — единственным выходом из сложившейся ситуации. Поймите и простите меня.
Михаил Семёнович встал, потому что при таких словах императора не полагалось сидеть.
— Ваше величество, не должны извиняться.
— Должен, — кротко остановил его царь. — Сядьте же вы, наконец. Я всегда уважал вашего батюшку. И всегда питал надежду, что сын такого выдающегося дипломата станет незаурядным полководцем. Вы неизменно её оправдывали. Но подумайте, что было бы, если бы я удовлетворил просьбу Бернадота и вверил вам русский корпус в Дании? Да, Винценгероде глуп, но он получал приказы от меня. Вы же, займи его место, сочли бы себя обязанным шведскому кронпринцу. Как ныне обязаны Веллингтону. Разве это даёт свободу рук?
— Ваше величество сомневается в моей верности? — оскорбился Воронцов. — Разве я дал повод думать, что могу исполнять чьи-либо иные приказы, кроме ваших?
— Однако согласитесь, вы в щекотливом положении.
«А кто меня в него поставил?» — внутренне возмутился граф.
— Вас поставил в него ваш друг герцог Веллингтон, — без труда угадав ход его мыслей, отозвался государь. — И не без умысла, полагаю. Я могу хотеть видеть человека на той или иной должности или не видеть на ней. И это вовсе не будет объясняться моей немилостью. Тысячи веских причин побуждают нас делать выбор. Выбор в вашу пользу всегда происходит помимо моей воли. Мне это досадно. А вас должно настораживать. Возможно, те, кого вы считаете друзьями, лишь пытаются использовать вас, а потом подставить под удар.
Михаил не понимал, чего от него хотят. Признания, что люди, годами помогавшие ему, плохи?
— Герцог Веллингтон никогда не понуждал меня делать ничего противного интересам вашего величества.
Император выдержал паузу.
— А откуда вам, господин граф, могут быть известны интересы моего величества?
Этим он сразу продемонстрировал дистанцию между ними. Воронцову показалось, что его одним жестом отодвинули от стола к двери. Государь не ожидал, что собеседник найдётся.
— Полагаю, они ни в чём не противоположны интересам России.
Александр сухо усмехнулся.
— А кто дал вам право судить об интересах России, генерал?
«А кто лишал меня этого права?» — мысленно огрызнулся Воронцов.
Император поймал его взгляд на своём мундире и поморщился. Никто из них не понимает! Даже самые умные. Александр Павлович сшил себе прусскую и австрийскую форму, чтобы сделать приятное союзникам и ещё больше привязать их сердца. Помнится, в 1815 году, здесь в Париже, они с императором Францем и королём Фридрихом Вильгельмом вообще обменялись свитами, адъютантами и штабами, чтобы всем продемонстрировать сердечное согласие. Русские вознегодовали. По какому трагическому стечению обстоятельств то, что приводит в восторг союзников, ненавистно его собственным подданным?