Никогда Казначеев не видел, чтобы начальник пулей вылетал из кабинета. Нёсся на улицу, ничего вокруг себя не замечая. Прыгал в коляску и на вопрос кучера, куда его сиятельство везти, гаркал:
— На хер!!!
У решётки сада Тюильри Воронцов бросил коляску. А сам пошёл пешком. Прохожие оборачивались ему в спину. Слишком не вязалась его роскошная форма с отсутствием экипажа и эскорта. Бог мой! Какое сопровождение? Граф готов был сквозь землю провалиться, только бы не оставаться на глазах у своих штабных. Как его мотало! За что? За что? Разве они плохи? Чем заслужили такую немилость?
Его корпус, быть может, самый боеспособный в армии, будет перебран по костям, как тело в анатомическом театре. Порвутся связи, налаженная служба, многие, подобно ему, оскорбятся и выйдут в отставку. Он подбирал офицеров по одному. Почти всех солдат знал в лицо, а многих по имени. Мог сказать, у кого какие награды и за что получены. А его штабной аппарат? Ведь их можно пересаживать в любую губернию и управлять хоть бы и гражданской частью!
Граф шёл куда глаза глядят. Миновал бульвар самых модных и дорогих магазинов, какие-то тополиные аллеи и глубокие рукотворные овраги, за которыми открывались не то пустоши, не то поляны с множеством кустов, сетью тропинок и кое-где разбросанных цветников. Было ясно, что эта часть города ещё не обустроена. Здесь открывался простор для гуляющей на лоне природы публики.
Воронцов брёл, не разбирая дороги, часто меняя направление и имея вид человека, совершенно лишённого цели. Единственным его желанием было чуть успокоиться при ходьбе. Что с ним теперь будет? Если государь удовлетворит его просьбу об отставке, чего и следует ожидать, куда он пойдёт? Он ничего не умеет и ни на что не годен, кроме службы. Это называется: выжать из лимона сок и выбросить кожуру. Его многие осудят за резкий шаг. Может быть, надо покориться, принять царский гнев, как принимал милость? Михаил не мог на это пойти. В его лице был оскорблён весь корпус, который ни при каких винах — мнимых или действительных — не заслуживал такого отношения.
К счастью, граф не имел привычки размахивать руками и разговаривать сам с собой. А то бы он криком кричал на весь пустырь. Вернее, поле. Вернее сквер. Да, чёрт возьми, что у них тут такое? Обозвали кучу запутанных тропинок Элевсином и рады!
И тут Михаил Семёнович нос к носу столкнулся с Лизой. Буквально налетел на неё, так что девушка едва успела отскочить в сторону. Она ойкнула от неожиданности, хотела что-то сказать, подняла глаза и замолчала.
— Ваше сиятельство? Это вы? Что-то случилось?
— Это ещё почему? — буркнул граф, не испытывая от встречи ни малейшей радости. — Почему что-то должно случиться?
— Но у вас такой вид... — мадемуазель Браницкая не подобрала слов.
Действительно, вид был не из лучших. Без шляпы, с взъерошенными волосами и, кажется, без верхней пуговицы на мундире Михаил напоминал кого угодно, только не самого себя.
Не произнеся больше ни слова, Лиза взяла его за руку, как нянька годовалого ребёнка, и повела к ближайшей скамейке.
— Что случилось? — повторила она.
Граф упёрся в неё мутным взглядом, оглядел так, словно видел впервые, и брякнул вместо ответа:
— Где ваша матушка, сударыня? Что за манера гулять без неё? Это, честное слово, небезопасно.
— Мы поссорились. — Лиза шмыгнула носом. — Здесь, на аллее. Бога ради, Михаил Семёнович, не спрашивайте. Мама выбранила меня и удалилась. Я ищу её битый час. А почему тут опасно?
— Париж такой город, — неопределённо протянул Воронцов. — Здесь публика — не чета нашей. Живо оберут до нитки. Средь бела дня. На центральной площади. Знаете, что случилось с нашим послом князем Куракиным ещё при Наполеоне?
— Нет, — барышня помотала головой.
— В театре, где он был, случился пожар. Все кинулись к дверям, началась давка. Как галантный кавалер, князь стал пропускать вперёд женщин. В то время как остальные топали по головам. Ему здорово намяли бока и оттеснили в угол. Куракин был толст, застрял в двери. Его еле вытащили. К этому времени золотые нитки камзола расплавились от жара и слиплись в подобие панциря, к которому пригорела кожа посла. Когда князя вынесли, он весь дымился и, чтобы остудить, его положили в лужу на мостовой. Несчастный стонал, но стоило пожарным отвернуться, как толпа зевак срезала с его одежды все бриллианты.
Лиза удивлённо подняла брови. У неё в голове не укладывалась подобная картина. Казалось, что в Петербурге или Москве такое невозможно.