Мимо графа промелькнуло ещё несколько пар. Он не мог найти глазами Лизу и уже с облегчением решил, что она возле матери, когда наконец увидел её. Мадемуазель Браницкая была в розовато-белом платье шемиз с высокой талией и с газовым покрывалом, грациозно перекинутым через руку. Её туго завитые локоны спадали вдоль лица, поддерживаемые несколькими нитями жемчуга — розового и крупного, как яйцо горлицы. Она горделиво откидывала голову и дарила кавалеру право вести себя по залу, как исключительную милость. Михаил залюбовался бы ею, если бы не человек, державший девушку за руку. Это был Александр Раевский. Вместе они составляли красивую пару.
Молодой полковник нависал над Лизой корпусом и как-то уж слишком по-хозяйски защищал её от всего мира. В его манере скользила недопустимая, оскорбительная короткость. Это взбесило графа. Хотя было заметно, что барышня держит между собой и кавалером жёсткую дистанцию. Холодом веяло от её чеканного профиля, поджатых губ и полуопущенных долу глаз. Пара, в отличие от многих, не разговаривала. Но Раевский демонстративно не замечал отстранённости кузины. «Сестрица дуется, — было написано на его лице. — Но скоро всё встанет на свои места».
Сколько бы Михаил Семёнович ни убеждал себя, что его адъютант Браницким — ближайшая родня — и это панибратство суть семейное, он всё равно не мог успокоиться. Вот Шурка близкий друг, они с Лизой много лет на «ты» и тоже танцевали, но в манерах Бенкендорфа не сквозило такой фамильярности. «Да я к лошади своей подхожу с большим пиететом!» — возмутился Воронцов.
Впрочем, этот Раевский всегда был себе на уме. Изображает разочарованного демона. Язвительный. Ироничный. Дамы стаями слетаются лечить больную душу, возрождать биение жизни из пепла несбывшихся надежд... Но Лиза-то неужели не видит? Тут Михаила охватила тоска. А почему, собственно, она должна видеть? У женщин другой взгляд. Надо признать, что Александр красивый малый. И образ падшего ангела подходит к нему как нельзя больше. Бледный, темноволосый, с правильными чертами лица и печатью сильных страстей. А главное — он молод. Лет на восемь моложе Воронцова. Лиза ему гораздо больше подходит. «Куда я мощусь? — с горечью подумал Михаил. — У меня уже полголовы седой».
Граф развернулся и хотел было уходить. Но танец кончился, и Раевский повёл свою даму к креслам её матери. Он что-то говорил кузине — судя по любезной улыбке, приятное. Она хмурилась, отвечала рассеянно и как-то принуждённо, сама скользя глазами по толпе гостей. Воронцову надо было подойти, поздороваться, но это оказалось выше сил.
Вдруг Лиза заметила его. Было видно, что девушка обрадовалась. Её лицо осветилось мгновенной улыбкой. Будь они не на виду, Браницкая подняла бы руку и помахала, приглашая приблизиться. Он был нужен ей, возможно, для того, чтобы прекратить неприятный разговор с Александром. Но Михаил Семёнович даже не кивнул. Сделал вид, будто не замечает её в толпе, и быстро скрылся за спинами приглашённых. «Не надо себя обманывать, — билась у него в голове злая мысль. — Кто я для неё? Приятный знакомый, и только».
Не следовало хватать хорошеньких девушек за ножки! Рыцарь с дратвой! То, что Лиза вызывает в нём желание, Воронцов обнаружил почти случайно. И был потрясён откровенной грубостью произошедшего. Дела не позволяли ему расслабляться. Постоянной привязанности во Франции у него не сложилось. Он выбрал себе вполне пристойное заведение мадам Шардо. Далеко от центра, в тихом, почти загородном местечке Мулен-Жоли, где время проводили люди со средствами, но без стремления к огласке.
Конечно, старик посол со стыда бы умер, узнай, что его сын посещает подобные места. А сам Михаил лучше бы застрелился, чем сказал отцу, где он бывает. Пока Шурка толокся в Париже и ночевал у друга, граф ни разу не ездил к Шардо, потому что Бенкендорф теперь был человек семейный и соблюдал себя из последних сил. А Воронцов не хотел сбивать его дурным примером. Тем более что стезя добродетели была для легкомысленного Христофорова сына в новинку. Орлов даже предложил заключить пари, как долго тот продержится. Но Михаил отверг саму идею спора: мол, Бог зачтёт Шурке даже хорошие намерения.