— Добро пожаловать, голубчики, — их сиятельство широким жестом указал на пустой угол. — Погодите маленько. Мы тут с господами выборными закончим.
Действительно, посреди гостиной стояло двенадцать мужиков в зипунах и лаптях, с котомками за плечами и шапками, которые они комкали в руках, переминаясь с ноги на ногу. Казначеева и Фабра удивило, что им не предложили сесть. Не выказывая недовольства, офицеры встали у стены, а граф проводил их внимательным взглядом: не оперлись ли его гости о шёлк обоев, застыв в расслабленных, неуставных позах. Обнаружив, что оба впали в столбняк почти навытяжку, он успокоился и вновь повернулся к крестьянам.
— Так вот, благодетели мои, — произнёс Аракчеев, как-то особенно ёрничая и не только голосом, но и всеми движениями подчёркивая иронию подобного обращения. — Государь прислал мне указ учредить у вас поселения. На вашу волю отдаёт он записаться в них или выехать с пожитками. Но ввиду печальной участи Могилёвских жителей, сдаётся мне, что вы скорее согласитесь остаться?
В тот момент ни Фабр, ни Казначеев не знали о судьбе могилёвцев. А там целая волость, восемь тысяч человек, была переселена в Херсонскую губернию, чтобы освободить место для линий. В дороге кто помер, кто ударился в бега, кто спился. На юг добралось не более сотни разорённых, вконец измученных людей, которых не знали куда деть, пока они не разбрелись нищенствовать. Говорят, услышав о случившемся, император плакал. А под Могилёв прибыл батальон егерей, давно отвыкших от хлебопашества, брошенных без руководства, инвентаря и снабжения. Они долго бедствовали, побирались по соседним деревням, а потом и вовсе канули в леса...
Мужики, в отличие от вновь прибывших, как видно, были о прежних делах наслышаны. Поэтому от выезда в тёплые края решительно отказались. Но вот в вопросе о поселениях повели себя по-разному. Одиннадцать тяжело повздыхали, перекрестились и встали на колени, тем самым выражая смирение перед царской волей. Двенадцатый же — плюгавый, с бабьим лицом и ухватками старообрядческого начётчика — вдруг забился в исступлении, повалился на пол и стал выкрикивать бессвязные пророчества:
— Ой, мочи моей нет! Видел я во сне Пресвятую Богородицу с покровом! А по земле ползли на нас тысячи железных людей с крючьями. И стали нас теми крючьями рвать. А она, сердешная, покровом нас закрыла! Пошли мы Богу молиться. И Бог разогнал тех находников, как тьму!
У Фабра и Казначеева мурашки побежали по спинам. На резкий звон графского колокольчика прибежали два дюжих охранника и выволокли кликушу вон. Было слышно, как он витийствовал на лестнице и во дворе, пока его не запихнули в повозку и та тотчас не тронулась с места. Куда? Известное дело. В Грузино были и свои подвалы. Граф не стеснялся использовать для тюремных нужд ближайшие монастыри. А в особо важных случаях кибитки неслись до самого Шлиссельбурга. Как позднее узнали гости, их сиятельство любил «сюрпризные» аресты.
— Ну что ж, — молвил Аракчеев, обращаясь к остальным крестьянам. — Значит, мы договорились.
После чего кивнул генералу Маевскому, и тот без церемоний указал выборным на дверь. Когда они вышли, в гостиной остались только граф, приятного вида дама в зелёном берете с лентами, сидевшая на диване, и молодой архимандрит с худым, измождённым лицом, ходивший из угла в угол мимо окон.
Обернувшись к ним, его сиятельство как ни в чём не бывало возобновил прерванный разговор и представил вновь прибывших:
— Полковник Фабр, полковник Казначеев. Из оккупационного корпуса, — последние слова он произнёс с заметным неодобрением, словно офицеры прибыли к нему штрафниками на исправительные работы. Представлять же своих гостей новым подчинённым граф посчитал излишним. Много чести.
Дама вскинула на офицеров испуганный взгляд, словно они были заморскими зверями. У неё было миловидное, кроткое лицо, такое нежное и такое доброе, что становилось непонятно, как она затесалась в компанию фанатика и изувера.
— Я была знакома с графом Воронцовым, — произнесла она мягким, берущим за душу голосом. — Десять лёг назад. В бытность мою невестой генерала Каменского, царствие ему небесное. — Женщина перекрестилась. — Михаил Семёнович показался мне человеком очень честным. Не знаю, правда ли всё, что нынче говорят...