И так до полудня, а то и позже, не прекращается поток людей у Иоффских ворот, неся разнообразие типов всех племен Израиля, всех сект, на которые разделилась древняя вера, всех религиозных и социальных слоев, все народы, когда-либо покоренные цезарями или их предшественниками, особенно же жителей Средиземноморья.
Другими словами, Иерусалим превратился в копию Рима, центр нечестивых развлечений, вместилище языческой власти. Некогда еврейский царь, облачившись в священническое одеяние, вошел в Святая Святых первого храма, чтобы воскурить фимиам, а вышел оттуда прокаженным; но в описываемые времена Помпей вошел в храм Ирода и ту же Святая Святых, и вышел невредимый, найдя только пустую комнату, в которой ничего не говорило о Боге.
ГЛАВА VIII
Иосиф и Мария на пути в Вифлеем
Атеперь мы просим читателя вернуться во двор, который был описан как часть рынка у Иоффских ворот. Третий час дня, и многие уже ушли, но сутолока не уменьшилась. Среди новопришедших — группа из мужчины, женщины и осла, которая требует особенного внимания.
Мужчина стоит у головы животного, держа повод и опираясь на палку. На нем обычное еврейское платье, отличающееся лишь новизной. Вероятно, оно надевалось только в Синагогу по Субботним дням. Судя по лицу, ему лет пятьдесят, — предположение, подтверждаемое блестящей в черной бороде сединой. Он оглядывается с полулюбопытным, полурастерянным видом чужестранца или провинциала.
Осел неспешно жует охапку зеленой травы, которая на рынке в изобилии. Сонное животное совершенно равнодушно к шуму вокруг и не более того озабочено сидящей на мягком седле женщиной, завернутой в одеяло и с белым покрывалом на голове. Временами женщина, любопытствуя происходящим вокруг, приподнимает покрывало, но так слабо, что лица разглядеть не удается.
Наконец к человеку обращаются:
— Не Иосиф ли ты из Назарета?
— Да, это я, — отвечает Иосиф, оборачиваясь. — А ты — о, мир тебе, друг мой, — равви Самуил!
— То же и тебе. — Равви помолчал, глядя на женщину, потом добавил. — Тебе, дому твоему, и всем твоим мир.
С последними словами он приложил одну руку к груди и наклонил голову в сторону женщины, которая, разглядывая его, раздвинула покрывало настолько, что открылось лицо, еще недавно бывшее девичьим. Знакомцы соединили правые руки, будто желая поднести их к губам, однако в последний момент ладони разжались, и каждый поцеловал свою руку, приложив ее затем ко лбу.
— На твоей одежде так мало пыли, — сказал равви, — ты, вероятно, ночевал в городе наших отцов.
— Нет, — ответил Иосиф, — к ночи мы добрались только до Виффании и переночевали в караван-сарае, а с рассвета снова в пути.
— Значит, вас ожидает долгое путешествие. Не в Иоффу, надеюсь.
— Только в Вифлеем.
Лицо равви помрачнело, а из горла вырвался стон.
— Понимаю, — сказал он. — Ты родился в Вифлееме и теперь идешь туда со своей дочерью, чтобы быть переписанным для налогообложения по приказу цезаря. Дети Иакова ныне, как племена в Египте, только нет у них теперь ни Моисея, ни Иисуса. Какое падение!
Иосиф отвечал, не меняя позы или выражения лица:
— Эта женщина — не дочь моя.
Но равви, захваченный политическими идеями, не заметил поправки.
— Что делают зелоты в Галилее?
— Я плотник, а Назарет всего лишь село, — сказал Иосиф осторожно. — Улица, на которой стоит моя мастерская, не ведет ни в какой город. Работа не оставляет мне времени для политических споров.