— Но ты иудей, — серьезно говорил равви. — Ты еврей и происходишь от Давида. Я не могу представить, чтобы ты с радостью платил какой-либо налог, кроме шекеля, по древнему обычаю отдаваемого Иегове.
Иосиф оставался спокоен.
— Я не жалуюсь, — продолжал его друг, — на величину налога, динарий — это пустяк. Нет! Оскорбителен сам налог. И что значит его уплата, если не подчинение тирании. Скажи, правда ли, что Иуда называет себя мессией? Ты живешь среди его последователей.
— Я слышал, что последователи называют его мессией, — ответил Иосиф.
В это мгновение покрывало поднялось, и равви успел заметить лицо редкой красоты, оживленное выражением живого интереса, но тут щеки и лоб женщины вспыхнули, и покрывало вернулось на место.
Политик забыл свою тему.
— Твоя дочь хороша, — сказал он тише.
— Это не дочь моя, — ответил Иосиф.
Любопытство равви возросло, видя это, назаретянин поспешил продолжить:
— Она дочь Иоахима и Анны из Вифлеема, о которых ты должен был слышать, ибо они известны как…
— Да, — отозвался равви почтительно, — я слышал о них. Они происходят от Давида. Я хорошо их знаю.
— Они оба умерли, — продолжал назаретянин. — Умерли в Назарете. Иоахим не был богат, однако оставил дом и сад, которые должно было быть разделить между его дочерями: Марианной и Марией. Это одна из них; чтобы унаследовать свою часть имущества, она, по закону, должна была выйти замуж за родственника. Теперь она моя жена.
— А ты был…
— Ее дядей.
— Да, да! А так как оба вы родились в Вифлееме, римляне заставили вас отправиться туда, чтобы быть переписанными.
Равви сжал руки и возмущенно взглянул на небо, восклицая:
— Бог Израиля жив! Месть за ним!
После чего повернулся и удалился. Стоявший рядом незнакомец, видя удивление Иосифа, тихо произнес:
— Равви Самуил — зелот. Сам Иуда не более ревностен.
Иосиф, не желая вступать в разговор, поспешил собрать разбросанную ослом траву и снова оперся на посох.
Через час они прошли через ворота и повернули налево, направляясь в Вифлеем. Назаретянин медленно брел возле женщины, держа повод в руке. Неспешно миновали они нижнее озеро Гихон, от которого бежала уменьшающаяся тень Святой горы, медленно шли мимо акведука от озера Соломона, пока не приблизились к загородному дому, расположенному на месте, называемом теперь Гора Злого Совета, откуда начали подниматься на Рефаимское плоскогорье. Солнце лило свои лучи на каменистое лицо знаменитой местности, и Мария, дочь Иоахима, сбросила покрывало, обнажив голову. Иосиф рассказывал историю о филистимлянах, на чей стоявший здесь лагерь, напал Давид. Он был скучным рассказчиком, и жена не всегда слушала его.
Лицо и фигура евреев известны всюду. Физический тип расы никогда не менялся, но были в ней всегда и индивидуальные отличия. «У него были светлые волосы и приятное лицо». Таким был сын Иессея, когда пришел к Самуилу. Таким он и остался в памяти людей. Поэтическое свидетельство переносит черты предка на его знаменитых потомков — на всех изображениях у Соломона светлая кожа и волосы, каштановые в тени и золотистые на солнце. Такими же, как принято считать, были локоны Авессалома. И не имея точных свидетельств, предание не менее благосклонно к той, вслед за которой мы сейчас спускаемся от родного города златокудрого царя.
Ей не исполнилось еще шестнадцати лет. Формы, голос и манеры были такими, какие свойственны периоду превращения девушки в женщину. Лицо представляло совершенный овал, кожа скорее бледная, чем светлая. Безупречный нос, полные и свежие, чуть раскрытые губы, придающие линии рта теплоту и нежность; большие голубые глаза в тени длинных ресниц и поток золотых волос, свободно падавший, как позволялось еврейским новобрачным, до самого седла. Иногда открывалась нежная, как у голубки, шея, которая поставила бы в тупик художника, не знающего, объясняется ли ее миловидность цветом или формой. К очарованию черт прибавлялось другое, труднее определимое: ощущение чистоты, которое дает только душа, и рассеянности, естественной для того, кто много думает об отвлеченных предметах. Часто она возводила глаза к небесам, таким же синим, часто складывала руки на груди, будто в восхищении и молитве, часто поднимала голову, как будто прислушиваясь к зовущему голосу. Время от времени Иосиф, прерывая свое медленное повествование, взглядывал на нее, замечал освещающее лицо выражение, забывал о своей теме и шел молча, со склоненной головой.
Так они пересекли великую равнину и достигли, наконец, возвышенности Мар Элиас, от которой был виден Вифлеем, древний Дом Хлеба с его белыми стенами, венчающими гору и сияющими среди коричневых опавших садов. Они остановились, и Иосиф показал места, связанные со священными событиями, затем начали спускаться к колодцу, видевшему некогда одну из славных битв Давидовых богатырей. Узкая дорога была запружена людьми и животными. Иосиф начал беспокоиться, не слишком ли переполнен город, и найдется ли в нем приют для нежной Марии. Не медля более, он поспешил мимо каменной колонны над могилой Рахили, по усаженному садами склону, не приветствуя никого из множества встречающихся людей, пока не остановился у входа в караван-сарай, который тогда находился за воротами у перекрестка дорог.