— О Амра, добрая Амра, — сказал он. — Да поможет тебе Бог, а я не могу.
Она молчала.
Он нагнулся и прошептал:
— Живи, Амра. Ради Тирзы и моей матери. Они вернутся и…
Солдат оттащил рабыню, но она вырвалась и помчалась через ворота во двор.
— Не трогайте ее, — крикнул офицер. — Мы запечатаем ворота, и она умрет от голода.
Легионеры продолжили работу, а когда она была закончена, перешли к западным воротам. Они тоже были запечатаны.
Когорта промаршировала в Крепость, где прокуратор намеревался пробыть, пока не заживет рана и не будет вынесен приговор над арестованными.
ГЛАВА VII
Галерный раб
На следующий день к опустевшему жилищу прибыл отряд легионеров, которые навсегда закрыли двери, запечатали их воском и прибили объявления на латыни:
Собственность
ИМПЕРАТОРА.
По мнению надменных римлян, такое сообщение делало дом неприкосновенным — впрочем так оно и было на самом деле.
Еще день спустя некий декурион со своими десятью всадниками приближался со стороны Иерусалима к Назарету.
Назарет представлял собой нищую деревеньку, карабкающуюся по склону холма, столь незначительную, что ее единственной улицей была вытоптанная стадами и отарами тропа. С юга подступала великая Саронская равнина, а с вершины на западе можно было увидеть берега Средиземного моря, область за Иорданом и Ермон. Долина внизу и вся местность вокруг нее были заняты под сады, огороды, винорадники и пастбища. Пальмовые рощицы придавали пейзажу восточный характер. Неправильно расположенные дома имели вид крайне бедный: квадратные, одноэтажные, до плоских крыш увитые виноградом. Засуха, покрывшая трещинами сожженную землю Иудеи, остановилась у границ Галилеи.
Звук трубы, когда кавалькада приблизилась к деревне, произвел магическое действие на обитателей. Из каждой двери появилась группа, стремящаяся первой выяснить смысл столь необычного визита.
Здесь следует вспомнить, что Назарет не только стоял в стороне от больших дорог, но и находился в сфере влияния Иуды из Гамалы, из чего нетрудно заключить, с какими чувствами встречали легионеров. Но когда отряд одолел подъем и поехал по улице, страх и ненависть уступили место любопытству, повинуясь которому, люди оставили свои пороги и направились вслед за римлянами к общественному колодцу.
Объектом любопытства был арестованный, которого сопровождали легионеры. Он шел пешком, простоволосый, полуголый, с руками, связанными за спиной. Веревка, стянувшая его запястья, кончалась петлей на шее одной из лошадей. Поднятая копытами пыль скрывала его желтой пеленой, иногда превращавшейся в плотное облако, однако назаретянам удалось рассмотреть, что он хромает на обе израненные ноги и что он молод.
У колодца декурион остановился и — вместе с большинством своих людей — спешился. Арестованный упал в придорожную пыль — видно было, что он едва сознает себя от усталости. Приблизившись, назаретяне разглядели, что перед ними — мальчик, но не решались помочь в страхе перед римлянами.
Посреди этого замешательства, когда кувшины обходили солдат, на дороге из Сефориса показался человек, при виде которого одна из женщин воскликнула:
— Смотрите! Плотник идет. Сейчас мы что-нибудь узнаем.
Тот, о ком шла речь, имел весьма почтенную внешность. Из-под его тюрбана падали тонкие белые локоны, на грубый серый балахон струилась белая борода. Шел он медленно, ибо, помимо груза лет, нес на плечах некоторые орудия своего ремесла: топор, пилу и долото — все очень грубое и тяжелое; а также, очевидно, прошел без остановки немалый путь.
Подойдя к толпе, он остановился.
— Добрый рабби Иосиф! — воскликнула, подбежав к нему, женщина. — Сюда привели арестованного, спроси у солдат, кто он, что совершил против закона и что с ним собираются делать.
Лицо рабби оставалось невозмутимым, однако он взглянул на арестованного и направился к офицеру.
— Да пребудет с тобой мир Господа! — сказал он с достоинством.
— И мир богов — с тобой, — отвечал декурион.
— Вы из Иерусалима?
— Да.
— Арестованный молод.
— Годами — да.
— Могу ли я спросить, что он совершил?
Сельчане в изумлении повторяли последние слова, но рабби Иосиф продолжал расспросы.
— Он сын Израиля?
— Он еврей, — сухо ответил римлянин.
Поколебленное сочувствие окружающих вернулось к мальчику.