Вот так, вплоть до полудня, а иногда и позже, течет через Яффские ворота густой поток покупателей: представителей всех «колен Израилевых», членов всех возможных сект, которые расчленили и растащили по кусочкам древнюю веру своего народа; всех религиозных и социальных групп, всех тех проходимцев и авантюристов, кто, как дети искусств и служители наслаждений, бунтовали во дни расточительств Ирода; всех народов, населяющих побережье Средиземного моря.
Другими словами, Иерусалим, богатый священной историей, упомянутый во многих святых пророчествах, Иерусалим Соломона, в котором серебро было подобно камню, а кедры – сикоморам долин, стал теперь подобием Рима, центром отнюдь не святых дел, местопребыванием языческой власти. Некогда царь Иудеи, набросив на себя жреческое одеяние и осмелившись войти в Святая Святых первого храма, чтобы воскурить там ладан, вышел оттуда прокаженным; но в описываемое нами время Помпей посетил храм Ирода и вошел в Святая Святых, не найдя там ничего, кроме пустоты без какого бы то ни было знака Божественного присутствия.
Глава 8
Иосиф и Мария направляются в Вифлеем
А теперь, читатель, давай вернемся на тот участок двора, который был описан как часть рынка у Яффских ворот. Шел уже третий час дня, и многие из покупателей разошлись по домам, но толчея нисколько не ослабела. Среди вновь появившихся здесь посетителей группа у южной стены храма, состоящая из мужчины, женщины и ослика, заслуживает особенно пристального внимания.
Мужчина держит в одной руке поводья, а другой опирается на палку, вполне пригодную как для погоняния ослика, так и в качестве посоха. Одежда его не отличается от одеяния любого из проходящих мимо евреев, за исключением того, что кажется поновее. Голова его покрыта накидкой, а в рубахе, облекающей тело с головы до пят, он скорее всего привык посещать синагогу по субботам. Черты его лица позволяют дать ему лет пятьдесят, что подтверждается и сединой, обильно пробивающейся в его черной бороде. Он оглядывается по сторонам с любопытствующим и в то же время отсутствующим выражением на лице, которое выдает в нем чужака и провинциала.
Ослик неторопливо жует пук свежей травы, которая в изобилии продается здесь на рынке. Его явно не смущают ни царящие вокруг шум и толчея, ни женщина, сидящая на седельной подушке у него на спине. Верхняя рубашка из серой шерстяной ткани полностью скрывает фигуру женщины, голова ее покрыта белоснежным платом, спускающимся на шею и плечи. Время от времени, не в силах преодолеть любопытство, женщина чуть сдвигает плат, чтобы посмотреть, что происходит вокруг, однако не настолько, чтобы нам удалось разглядеть ее.
Неожиданно человек с осликом слышит обращенный к нему вопрос:
– Ты не Иосиф из Назарета?
Спросивший это останавливается рядом с провинциалом.
– Так меня и зовут, – отвечает Иосиф, недоуменно поворачиваясь. – Но кто будешь… о, мир тебе! друг мой, рабби Самуил!
– И тебе того же.
Рабби, помедлив, бросает взгляд на женщину и добавляет:
– Мир тебе, всему твоему дому и твоим помощникам.
С последними словами он прижимает руку к груди и кланяется женщине, которая, чтобы взглянуть на него, на этот раз сдвигает плат чуть больше, позволяя увидеть ее почти еще совсем девичье личико. После этого следует церемониал знакомства: рабби и женщина берут друг друга за правую руку, словно бы поднося их к губам, но в последнюю секунду, однако, пальцы их размыкаются, и каждый целует свою собственную руку, прижимая после этого пальцы ко лбу.
– Одежда твоя почти не запылилась, – довольно фамильярно замечает рабби, – так что, насколько я понимаю, ночь вы провели в городе твоих отцов.
– Нет, – отвечает Иосиф. – Мы добрались до Вифинии только поздно вечером, переночевали в тамошнем караван-сарае и с первыми лучами солнца снова пустились в путь.